Московский процесс (Часть 1) - Владимир Буковский

Но дело не в этом. Для меня несущественно, пользовалась ли она «авторитетом Синявского» по своей инициативе или по «достигнутой договоренности», — так же, как не имеет теперь значения, затевала ли она бесконечные склоки в эмиграции (в том числе и постоянные нападки на Солженицына) согласно «совместно выработанной линии» или просто в силу склочности характера. Так ли, сяк ли, Андропов не прогадал. Занятно, однако, другое: упоминание этих документов в русской печати вызвало совершеннейшее бешенство госпожи Синявской. Нимало не смущаясь забавного противоречия, она тотчас — и, как всегда, безапелляционно — заявила (в «Московских новостях»), что документы: а) «украдены», б) «подделаны», в) что Андропов все переврал. Прямо как тот не в меру ретивый провинциальный адвокат из известного анекдота, который утверждал, что его подзащитный невиновен, так как у него есть абсолютно неопровержимое алиби, а в то же время он нуждается в снисхождении из-за своего чрезвычайно трудного детства. Затем, опять же не переводя дыхания, взяла и сама опубликовала те же самые документы — вот она, дескать, «вся правда», не украденная и не подделанная. Наконец в длиннющей статье в «Независимой газете», на два номера с продолжением, по целой газетной странице в каждом, поведала о своих необычайных подвигах: о том, как она, умная и бесстрашная женщина, объегорила глупый и трусливый КГБ, «переиграла» их в их же собственной игре. Она, видите ли, шантажировала КГБ, ложно обвинив их в краже ценных книг во время обыска. Вот ведь находчивость! Вот смелость! Что ж тут оставалось делать бедным чекистам, как только отпустить их с миром в Париж.

Но и это еще бы ничего — в российской прессе сейчас и не такое встретишь. Как говорится, не хочешь — не слушай, а врать не мешай. Не стал бы и я пересказывать весь этот горячечный бред, если бы не один абзац этого по случаю сочиненного мемуара, в котором, распалив уже свою фантазию добела, она как бы кричит всем нам сразу:

«…подите прочь, бесстыдники, на что хвост подымаете? На дело Синявского-Даниэля, из которого вы вышли, как, простите за стилистическую вольность, русская литература из гоголевской шинели? Откуда у вас сегодня такое стремление плюнуть в свое прошлое? Откуда у вас такая вера в КГБ и преданность этой фирме? Как могло случиться, что слово Андропова стало вам дороже слова Синявского? Почему вам так хочется, чтобы король оказался голым?»

Оставлю в стороне крайне наглый, базарный тон этого «воззвания». Но, прочитав о нашем коллективном происхождении из четы Синявских, невозможно не подивиться как диалектичности их совести, так и интеллигентской самовлюбленности. Да неужели они всерьез верят в это? Неужто им невдомек, что Синявский имеет такое же отношение к «делу Синявского-Даниэля», как Киров — к делу убийства Кирова? Или как Дрейфус — к «делу Дрейфуса»? Собирая нашу первую демонстрацию в 1965 году, мы и Синявского в глаза не видели, и книг его не читали (а я так и впоследствии не осилил больше 20 страниц). Дело ведь было не в нем, а в том, потерпит ли общество политические репрессии в послесталинское время. Вернемся ли мы назад, ко временам террора, или все-таки проснется в людях их гражданское мужество. Это был просто тест на зрелость, который выдержали лишь немногие. Большинство осталось советским, как и было, и Синявский в их числе. «Голос из хора», да еще и фальшивый.

Что стоит за дубовым языком андроповских сообщений, понятно лишь посвященным. Скажем, что значит «отрицательно относится к попыткам отдельных заключенных вовлечь его в антиобщественную деятельность»? А это значит молчать, когда издеваются над твоим сокамерником, идти на работу, когда бастуют твои солагерники, постыдно жрать лагерную кашку, когда зона объявила голодовку. Или что значит «ходатайство о помиловании»? Де-юре это и есть признание вины, сколько бы ты ни говорил потом, что не признаешь себя виновным. Да ничего другого и не требовал от нас режим, по крайней мере для начала. Согласись на это любой из нас, и — дом, свобода, тепло, пища. Любящая жена и трудновоспитуемые дети. Но не пошел на это умирающий Галансков, предпочел умереть Марченко. И, наоборот, «помилованный» Гамсахурдиа дослужился до президента Грузии. Мы-то знаем: режим на достигнутом не успокаивался, свой «должок» получал и много лет спустя.

Словом, это твой выбор. Конечно, ты вправе выбрать путь полегче, но тогда не жди уважения солагерников, тем более не требуй аплодисментов. В самом деле, уж коли «мы — писатели», ну так и сидели бы писали о литературе. И не лезли бы в гнусную политику ни тогда, ни теперь. Так нет, теперь еще и лавры борцов нужны, отцов-основателей. Право же, как говорят англичане, нельзя одновременно и съесть пирожок, и иметь его, а по-лагерному еще точнее — и рыбку съесть, и… И кашку получать в лагере за то, что следуешь «достигнутой договоренности», и помилование получить от Андропова, и в Париж уехать вполне комфортабельно, с иконами, с совпаспортом, с возможностью ездить назад, но и в героях ходить, а теперь еще с апломбом вещать о судьбах России…

«Мне удалось вывезти Синявского из лагеря на 15 месяцев раньше срока», — с гордостью пишет его жена, оправдывая свои «игры» с КГБ. Помилуйте, да можно было и все 7 лет сэкономить, сразу «достигнув договоренности» и занявшись исключительно историей древнерусского искусства. Так ведь многие и делали, с самого начала найдя себе «безопасный» предмет для занятий. Стоило ли и огород городить!

Ах, но ведь это же не кто-нибудь, а сам Синявский! Она же Синявского освободила! Перед непомерностью этого достижения нам всем остается лишь потупить глаза, притихнуть и тайно восхищаться подвигом верной подруги. Будто нам и невдомек, что Синявский превратился в Синявского благодаря «делу Синявского-Даниэля», всему тому «шуму», который «им — писателям», оказывается, вовсе не нужен.

Для меня, повторяю, несущественно, пользовались ли они «авторитетом Синявского» по своей инициативе или по «достигнутой договоренности». Существенно, что они вообще претендуют на какой-то «авторитет». Меня гораздо больше коробит интеллигентская самовлюбленность, исключительность. Ведь они — «таланты», а стало быть, убеждены, что и мерки к ним должны быть другие. Простой смертный себе и одной десятой такого коллаборационизма позволить не мог без клейма позора, каковой интеллигенция выдает теперь за героическое сопротивление, или, в крайнем случае, за оправданную жертву. Да чем оправдано-то? Своей собственной самовлюбленностью!

24 июля 1969 года в Англию с целью сбора материалов для создания нового произведения о В.И.ЛЕНИНЕ выехал КУЗНЕЦОВ Анатолий Васильевич, 1929 года рождения, уроженец г. Киева, член КПСС с 1955 года, ответственный секретарь Тульского отделения Союза писателей РСФСР, заместитель секретаря партийной организации отделения, член редколлегии журнала «Юность» с июня 1969 года.

По информации посольства СССР в Англии, вечером 28 июля КУЗНЕЦОВ ушел из гостиницы и, как сообщило позднее министерство иностранных дел Англии, обратился с ходатайством разрешить ему остаться в стране. Просьба КУЗНЕЦОВА удовлетворена.

Эта история нашумела в свое время не только потому, что Кузнецов был писателем весьма известным, но главным образом из-за откровенного признания Кузнецова в своем сотрудничестве с КГБ. Отдадим ему должное: он сказал об этом сразу, при первой же возможности, и сам настоял на публикации этого признания в английских газетах со всеми подробностями, желая таким образом загладить вину. Тем не менее, история поразительная: по его словам, он «играл с КГБ» более года и даже писал ложные, фантастические по своей абсурдности доносы на своих друзей и коллег, известных писателей и артистов, якобы состоящих в заговоре против советской власти, — все это лишь затем, чтобы получить возможность поехать за границу и там остаться. Он, видите ли, не мог больше жить в СССР, где его талант задыхался от отсутствия творческой свободы.

И это еще не худший пример. По крайней мере, Кузнецов не требовал лавров героя, не рассчитывал на сочувствие, а всю историю рассказал сам вполне честно. Он хотя бы чувствовал, что совершил нечто недостойное. Большинство не осознавало и этого. Скажем, деятели культуры, получавшие разрешение на заграничные поездки, обязаны были потом писать отчеты о виденном и слышанном, а иногда и «выполнять отдельные поручения КГБ». И это считалось у них вполне «нормальным», так же, как и доносить на иностранцев, приезжавших в СССР.

Дело здесь отнюдь не в самой связи с КГБ, к которому я всегда относился на редкость безлично, так же, как и к обыкновенным стукачам. Одного из этих последних, человека, наговорившего на меня в КГБ четверть века назад таких гадостей, что я вполне мог и погибнуть, я встретил теперь случайно на улице и не почувствовал ничего, кроме некоторой жалости. Нет, это совсем другое. Те, о ком я говорю, жалости не вызывают и никогда себя виновными не чувствуют. Напротив, они собой любуются. Не знаю, быть может, я слишком субъективен, но эти люди вызывают у меня чисто физиологическое отвращение, какое мы обычно испытываем при виде мокрицы.