Сулла - Георгий Гулиа

Зверь принимает решение: он собирается напасть на человека с левого бока. Начинает описывать большую плавную дугу. Чтобы зайти слева. Чтобы вгрызться в левый бок. И мгновенно вырвать вместе с ребрами и горячее сердце. Еще живое. Трепещущее, подобно цыпленку, которому оторвали голову.

Бестиарий делает вид, что не замечает звериного маневра. И прыжками подвигается вперед. Такими мелкими прыжками. Ибо длительное вступление в бой всегда раздражает публику. Надо ускорить. Уже слышны нетерпеливые покашливания. Тысячи и тысячи глаз смотрят внимательно, оценивающе на двух бойцов, один из которых – зверь, сильный, беспощадный от голода…

Сверкнули на солнце два алмаза. Это ее глаза. И отчего в них так много задора? Отчего они так непохожи на те, которые доводилось видеть? Что-то в них новое, неизведанное. Но что? Не в этом ли таинстве взора и дыхании упругих грудей заключены чары любви?

Сулла подзывает Криспа.

– Ближе! – И говорит центуриону: – Матриния, говоришь? – И кивает в сторону этой занозистой, игривой женщины. – Пригласи ее ко мне. Благоговейно. Ко второй страже. Понял?

И Сулла припомнил другую. Очень похожую на эту. По имени Валерия. Тоже вдовушку. Тоже удивительно задиристую и занозистую. Воистину главенство в любви переходит к женщинам!.. Но где же эта Валерия? Смерть несчастной Цецилии на время оттеснила образ Валерии… Валерия… Валерия… Нет, у той глаза черные-пречерные. А у этой, Матринии, карие. Издали – почти желтые…

Вот уже рычит лев. Ему не нравится блестящий клинок, который в правой руке у бестиария. Но зверю очень хочется сожрать человека. И он готовится к прыжку…

А человек попытается всадить нож под ребра. В самое сердце. Когда лев будет висеть в воздухе. На это нужно время: всего одно мгновение! Не больше! Иначе конец стройному, вымазанному телячьей кровью бестиарию…

Цирк замер. Все понимают значение ближайших секунд.

И в это время снова встречаются их глаза.

И они улыбаются друг другу…

12

В последние дни Децим мрачнел все более и более. Однажды, придя домой, он усадил Коринну перед собою, а сам устроился на мраморных ступенях. Ей показалось, что он вдруг постарел. Она не любила его, но он был ей мужем. Она не любила его и не могла любить, но он оказался честным малым. Децим делал все для того, чтобы ей было хорошо и хорошо ее старым родителям. Да, он грубоват в обращении. Но ведь он – солдат. Да, он не читал Демосфена, зато в его характере преобладала прямолинейность, редкая в Риме: она соседствовала с нежностью по отношению к жене и ее близким. И он ни разу ей не солгал… Наверное, он жесток, думала Коринна, однако дома Децим кроток и скромен. И почтителен к родителям ее. В конце концов, он оказался щитом для них в это смутное, очень страшное время, когда человеческая жизнь почти приравнена к одному ассу. Все это обязывало Коринну внимательно относиться к мужу, который оказался совершенно наивным в делах любовных, и это ее, пресыщенную римлянку, даже возбуждало. Ей нравилась роль учительницы в делах любовных. Коринна уже привыкла к мужу и почти была счастлива своей беременностью. Появление на свет маленького человечка, близость этого часа увеличивали нежность к мужу. Патрицианское честолюбие уступало место житейской устроенности.

Перемена в настроении мужа обеспокоила Коринну. Особенно на фоне всего того, что творилось в Риме. Она спросила, что с ним…

Он не стал темнить. Да и не умел этого. Высказал ей все, что думает. Не щадя себя. И ее. Может быть, из чувства жалости к ней. Или, напротив, из природной порядочности своей по отношению к женщинам. Децим боялся их больше, нежели любил. Эта боязнь и была его любовью. Которой предан. Которой не изменит никогда.

Децим сказал:

– Коринна, что ты знаешь обо мне?

Она приложила руки к вискам. Прошептала: что случилось?

– Ничего, – ответил Децим. – Я был раб и друг великого Суллы. Это самое главное.

Коринна с ужасом ждала чего-то особенного. Лицо ее покрылось предродовыми пятнами. И чуточку подурнело за последние месяцы.

– Но с недавних пор все пошло иначе, – продолжал Децим с жестокой откровенностью. – Мое место возле Суллы занял некий Крисп. Я оказался в стороне. Правда, центурия пока под моим началом. Моя верная служба и преданность – позабыты. Я отторгнут от его сердца. Ты слышишь, Коринна?

Да, она слышала. Но ведь это не самое худшее. Можно прожить и без Суллы, в конце концов. У нее есть рабы. Есть дом. Есть вилла недалеко от Капуи…

– Кстати, что это за вилла? – спросил он.

– Прекрасная вилла, Децим. В холмистой местности. Там растет виноград. Очень много. И ячменя, и полбы. Там можно жить и наслаждаться жизнью.

– Да? – спросил он рассеянно.

– Да! Можно прожить сто лет, никому не кланяясь, совсем в одиночестве. И денег достанет.

– Это хорошо.

– Мои отец и мать обожают эту виллу.

– А ты?

– Не очень, – призналась Коринна. – Я люблю Рим. Шум его улиц. Болтунов римских. И даже грязь на улицах. И высокие дома…

Он криво усмехнулся. Мельком посмотрел на нее и немножко пожалел жену: она так наивна и так далека от жизни при всей своей практичности.

– А если я скажу, чтобы ты немедленно переехала на виллу?

Коринна ничего не понимала.

– Да, да, переехала… – пытался он втолковать.

– Куда?

– На виллу.

– Зачем?

– Так надо.

– А отец и мать?

– Они тоже.

– А ты?

Децим опустил голову. Молчал. Точно окаменел.

– Что с тобой, Децим?

Наконец он поднял голову. Она увидела его глаза: они были полны слез.

Коринна растерялась. Кинулась к нему. На грудь. Совсем не понимая, что делает. Совершенно бездумно. По женской чувствительности: она никогда не видела его слез. И не думала, что в этом железном человеке водятся слезы.

Он отстранил ее. Нежно, но решительно.

– Слушай меня, – сказал он. – Сейчас не до этого.

– Не мучай меня, – взмолилась Коринна. – Что случилось?

Децим решился: да, он непременно скажет, потому что не привык лгать, не привык юлить. И он точно обрезал:

– Жизнь кончается…

– Чья жизнь? – воскликнула Коринна, которой сейчас особенно нужна жизнь.

– Моя, – безжалостно ответил он.

– Твоя?..

У Коринны задрожали губы. Вдруг она поняла, что может потерять его. Что живой человек всегда ходит по острию ножа. У края глубокой стремнины…

– Ты болен? – вырвалось у нее.

– Нет.

– Ты здоров?

– Да.

Впрочем, она и сама видела, что здоров, сама в этом совершенно уверена. Разве скала болеет? Разве железо хворает?

– Слушай, – сказал Децим, – есть в мире нечто не менее страшное, чем болезнь. Слушай меня, Коринна…

И он рассказал ей о том, как ночью вызывал его к себе великий Сулла. Вид проконсула был страшен; весь багровый, белые снежинки на лице, пот градом, глаза выпучены.

– Мерзавец! – кричит. – Что у тебя делается?

– Где? – лепечет Децим посиневшими губами.

– В центурии! Вот где!

– Не… не… не…

У Децима зуб на зуб не попадает.

– Заненекал! – прорычал Сулла. – А знаешь, негодяй, что у тебя в центурии против меня заговор зреет?

– Заговор? – говорит Децим, который ни жив ни мертв.

– Да! Заговор! Затесался какой-то умник, ведет слишком умные речи и точит нож против меня.

– Против тебя? – трепеща, вопрошает Децим.

– Да! Представь себе! Может, он еще и поэтом прикидывается? Звезды считает? На луну любуется? – Сулла вдруг замолчал и после небольшой паузы продолжал тихо, но внушительно: – Послушай, Децим: до утра остается четыре часа. За это время ты найдешь заговорщика и принесешь мне его голову. В противном случае… – Сулла погрозил пальцем. – В противном случае принесешь мне свою собственную голову. Иди!

И Децим вышел, как побитый пес…

– Ты нашел? – спросила Коринна, задыхаясь.

– Да.

– Кто же это был?

– Гней Алким. Мой солдат. Он любил считать звезды и любоваться луной.

Коринна с трудом произнесла три слова:

– И ты убил?

– Да.

– И голову отнес?

– Да, – ответил Децим.

По его грубым, покрытым рубцами щекам катились тяжелые, похожие на масляные капли, слезы. Он не стеснялся их. Может быть, только сейчас понял Децим, что значат слезы. А ведь он видел их. Разве его жертвы не плакали, прощаясь с жизнью? Разве им было легче, чем ему?

Коринна все больше пугалась его. Она готова кричать, звать на помощь, реветь навзрыд. Почему это в такой красивый, голубой вечер, в красивом, зеленом саду зашла речь о смерти! Разве речь только о смерти Гнея Алкима? О смерти, как видно, неотвратимой. Еще об одной смерти, если плакал даже такой человек, как Децим. Человек грубый, мужественный, видавший кровь и слезы.

– Я, Коринна, стал зрячим, – плача, признался он. – Не надо меня жалеть. Я свое прожил…

– Нет! – выкрикнула она с отчаянием. – Нет! Ты должен жить! – Она прижалась к нему и горячо, заикаясь от страха, зашептала: – Мы уедем на виллу. Я знаю там места. Такие укромные. Мы будем одни. Децим! Скорее! Скорее!