Книга Асты - Барбара Вайн

Местом съемки определили дом на улице, где жил Пол. Кэри рассказала, что три месяца там работали шестеро мастеров, и теперь дом во всех деталях соответствует времени событий. Счастливые домовладельцы, которым все вернут как было или же, если захотят, оставят дом в стиле 1905 года, надолго уехали к сыну в Новый Южный Уэльс. Мы с Полом смотрели, как снимали сцену, где Ропер возвращается за монетницей. Было раннее воскресное утро, и я осталась на уикенд у него. Мидлтон-роуд освободили от скопления припаркованных машин, и перед домом стоял двухколесный кэб. Лошадь была слишком упитанной и лоснящейся. Видимо, тощую хромую лошаденку найти не удалось.

На противоположной стороне собралась небольшая толпа, мы с Полом стояли вместе с ними, потом решили, что все будет отлично видно из окон спальни. Актер, играющий Ропера, выглядел точно как на фотографии и походил на Авраама Линкольна даже больше, чем сам Альфред. Когда он в пятнадцатый раз выходил из кэба и поднимался по лестнице, а режиссеру все еще что-то не нравилось, мы бросили это занятие и пошли завтракать.

Фильм снимали восемь недель, и еще до монтажа Кэри придумала для него красивую рекламу. Большой глянцевый буклет в четыре страницы, с цветными кадрами из фильма, на последней — материал о том, как отбирали актеров, много восторженных слов о самой Кэри и режиссере фильма Майлсе Синклере, там разместили фотографии Ропера с Лиззи, Лиззи с Мэри Гайд. На других снимках Эдит карабкается по ступенькам, и Флоренс Фишер хлопочет на кухне. Там же был и список актеров. Я упоминаю об этом потому, что он сыграл важную роль в дальнейших событиях.

Рекламные буклеты выпускались главным образом для привлечения зарубежных покупателей. Их разослали в Австралию и Новую Зеландию, Канаду и Америку, и фильм стал продаваться во всех этих странах. Но на рекламу последовал и другой ответ.

Кэри рассказала, что получила письмо, а затем ей позвонила американка по имени Лайза Уоринг. Она работала в телевизионной компании Лос-Анджелеса, и ее отдел занимался отбором иностранных, главным образом британских, телевизионных фильмов для трансляции по кабельной сети. Она сказала, что звонит из Калифорнии, но скоро будет в Лондоне.

Лайза Уоринг увидела в рекламных материалах «Ропера» имя одного из ее прадедов по отцовской линии, которое она нигде не встречала. Она пыталась восстановить родословную по этой линии, но не могла выяснить происхождение этого человека.

— Какого человека? — спросила я.

— Она не сказала. Все очень таинственно, хотя, может, ничего важного.

— А чего она от тебя хочет?

— Она собирается приехать ко мне и показать какие-то документы.

Пол заметил, что так происходит всегда, когда по телевизору показывают реальные события, особенно драматические. То ли еще будет, когда «Ропер» пойдет по кабельной сети.

— Вряд ли я смогу ей помочь, — сказала Кэри. — Если ее прадедушка — Ропер, это мог быть только Артур, потому что у других братьев или не было детей, или их дети умерли, как Эдвард, которого убили в Первую мировую. У Артура было две дочери, и одна из них вполне может оказаться ее бабушкой. Они родились в 1912 и 1914 годах, он писал об этом в мемуарах.

— Но вряд ли он тот самый Ропер, — сказал Пол. — Ропер — распространенная фамилия.

Я очень хорошо знаю Кэри. У нее все написано на лице. И по тому, каким серьезным, даже отрешенным оно стало, я поняла, что она испугалась за судьбу своего детища. Она боялась, что эта женщина расскажет то, что может представлять опасность.

Через несколько дней Кэри сообщила, что всегда хотела выяснить, может ли прошлое Ропера как-то объяснить характер и способ убийства Лиззи. Не каждый способен перерезать горло единственным точным ударом острого ножа. Что заставило Ропера переступить черту, которая удерживает большинство людей от подобных действий? Где и как он овладел мастерством такого удара? Если, конечно, он убил. Если это был Ропер.

Лайза Уоринг хотела встретиться с Кэри. Дома, на работе, словом, где удобнее. В своей обычной экспансивной манере Кэри умоляла меня быть там. Я согласилась, но с тех пор Лайза Уоринг не давала о себе знать. Возможно, она передумала. Хотя все это могло быть просто розыгрышем или желанием привлечь к себе внимание. Вероятно, она и не работала в той телекомпании, а просто увидела у кого-то рекламные буклеты. Интересно, уточняла ли Кэри? Это не так трудно сделать.

Кэри призналась, что нет, и я видела, насколько она встревожена. Когда я предположила, что Лайза Уоринг — если она вообще существует — поступила так или со зла, или ради развлечения, Кэри немного успокоилась. Я посоветовала ей позвонить в компанию и пригласить к телефону Лайзу. Я напомнила Кэри, что одна лишь мысль о знакомстве с телевизионщиками, пусть даже мимолетном, вдохновляет многих.

Между тем мою квартиру наконец продали, и Виллоу-роуд стала моим домом. Гордон и Обри часто приходили в гости. Они съездили в Данию, и Гордону удалось заполнить почти все пробелы в генеалогическом древе Вестербю и Каструпов. Он проследил род Вестербю с 1780 года, а род Каструпов еще на пятьдесят лет раньше. Гюльдендэль с восторгом принял идею поместить древо на суперобложку нового издания, британский издатель тоже согласился. К этому времени Гордону оставалось только разузнать, кем был прадедушка Асты, на ком в 1790 году женился дедушка тети Фредерике и действительно ли бабушка Расмуса по материнской линии была незаконнорожденной.

Конечно же, я расспросила его о давнем визите на виллу «Девон», но ничего нового он сообщить не смог. Свонни держала все в тайне, она что-то скрывала.

— Не то чтобы она дала понять, что привезла нас в дом Асты, — заметил Обри. — Вовсе нет. Она так и не сказала, чей был тот дом.

— Но подразумевалось, что ее семья, — моя семья — жила там. Она говорила «мои мама и папа». — Тут Гордон вспомнил рассказ о привидении и сказал, что Свонни он не понравился. Третий этаж вызвал у него отвращение, как и у меня. Но в памяти не отложились ни сами фотографии, ни желание Свонни их купить. — Я не спросил, кто на фотографиях. Они не заинтересовали меня, поскольку я знал, что это не Аста и не Расмус.

Затем я рассказала им обоим о сомнениях Свонни в своем происхождении.

— А что теперь делать с генеалогическим древом? — спросил Гордон. Он предложил под именем Свонни поставить «приемная дочь», но согласился не делать этого, когда я объяснила, какие трудности возникнут у будущих издателей дневников, да и у прежних тоже.

Он заявил, как всегда серьезно, слегка кивая и глядя мне в глаза, — типичный взгляд Вестербю:

— Я разузнаю, кем она была.

— Ну что ж, удачи, — ответила я.

Была набрана следующая пачка дневников, озаглавленная «Мир и Война». Вместе с дюжиной помощников я должна была вычитать гранки. Большинство писателей говорят, что, пока не увидишь свой труд изданным, не узнаешь, каким он получился, и это правда. Перепечатанная или даже набранная на компьютере рукопись — совсем не то. Удивительно: проверяя гранки в поисках опечаток или описок, я читала их с удовольствием.

Я уже просматривала рукописный перевод Маргрете Купер и знала, что в этих дневниках нет ключа к разгадке происхождения Свонни. Но тем не менее я была крайне внимательна. Меня не слишком тревожила эта проблема, пока Свонни была жива, но после ее смерти, после материалов о Ропере и знакомства с личностью, которой она себя вообразила, мое желание докопаться до истины росло с каждым днем. Оно не станет навязчивым, как у Свонни, но мне хватало и сегодняшнего желания. Кэри мучил вопрос, кем стала Эдит Ропер, а я сгорала от желания выяснить, кто на самом деле Свонни. Но мы поняли только одно — Свонни не Эдит.

Я так и не прочла мемуары Артура Ропера и вернула книгу Кэри. Она предложила мне ознакомиться с очерком Коры Грин, который та написала для «Стар» осенью 1905 года.

Я оторвалась от чтения гранок и просмотрела статью. Конечно, ее написала не сама Кора Грин, а кто-то другой, хотя факты, несомненно, исходили от нее. Стиль был цветистый, манерный, напыщенный, старомодный даже в то время. Лиззи Ропер была мертва, поэтому не могла подать в суд за клевету, и миссис Грин напустилась на ее любовников и поведение. Мэри Гайд тоже мертва, поэтому о дружбе с ней миссис Грин предусмотрительно забыла.

Нашу улицу можно было назвать респектабельной, пока на вилле «Девон» не поселилась печально известная семья, чьи деяния в последнее время стали объектом пересудов и сплетен. Как женщина, которая видит в людях только хорошее, пока не доказано обратное, доверчивая и, возможно, чрезмерно наивная, признаюсь, что стала водить дружбу с моей новой соседкой, миссис Мэри Гайд.

Имела ли она право на достопочтенное обращение «миссис»? Естественно, я не справлялась об этом. Она представилась как «миссис», и я называла ее так. Мы оставались друг для друга «миссис Гайд» и «миссис Грин», пока более тесная дружба не предписала нам изменить обращение на «Мэри» и «Кора».