Книга Асты - Барбара Вайн

Когда года три назад умерла жена Гарри, казалось, он тяжело переживал ее смерть. Я помню, как он говорил, что на самом деле не очень хотел на ней жениться. Иногда у меня возникало желание напомнить ему об этих словах, но я никогда не позволила себе этого. Так можно заставить человека возненавидеть тебя. Хватит одного или двух слов. Они запомнятся навсегда. Она умерла, и он горевал, а я ревновала. Я все тогда записала, но перечитывать не буду. Я никогда не читаю прошлых записей. Я уже не помню, о чем тогда писала, но до сих пор ревную к мертвой женщине.

С кем из моих детей я теперь буду жить? Что за вопрос — конечно со Свонни. Я никогда не сомневалась, и все об этом знают. Разговор после похорон — всего лишь игра. Я буду немного дальше от Гарри, но это не имеет значения, ведь у него есть машина.

Все умирают, один за другим. Теперь — Хансине. Джоан Селлвей, урожденная Кроппер, прислала мне пошлую открытку с черной каймой.

На похороны я не пойду. В моей жизни было слишком много похорон. К тому же на этот день мы с Гарри взяли билеты на дневной спектакль.

Я перечитываю «Тяжелые времена». Наверное, раз в пятый.

Мне дважды в жизни предлагали выйти замуж, и эти предложения разделяют шестьдесят лет. Ответом на первое было «да», и это самая большая моя глупость, а второе мне сделали сегодня.

Я не ожидала этого. В конце концов, мне почти семьдесят семь, а ему, кажется, семьдесят пять, я не совсем уверена, но близко к этому. Он пригласил меня на ланч и повез в Южный Лондон, в очень милый французский ресторанчик на Шарлотт-стрит. Мы всегда получали удовольствие от совместных обедов, нам нравится одно и то же, мы оба любим плотно поесть. Когда мы пили кофе с коньяком, Гарри достал сигару. Мне нравится смотреть на мужчину, курящего сигару, хотя сама я, в отличие от многих датчанок, не курю. Он закурил и совершенно спокойно спросил:

— Аста, выйдешь за меня?

Совсем на меня не похоже — я не знала что сказать. Даже не покраснела. Вероятно, в моем возрасте это уже невозможно. Я, скорее, побледнела, и точно — вздрогнула.

— Я люблю тебя, — сказал он, — и знаю, что ты любишь меня.

— Да, — согласилась я. — Об этом и говорить не стоит.

— Нет, стоит, Аста, — ответил он очень нежно и ласково.

— Тогда я люблю тебя, — выдохнула я.

Мы долго молчали и смотрели друг на друга, отводили взгляд, потом снова смотрели. В голове у меня царила полная сумятица, такого со мной никогда не случалось. Наверное. За столь долгую жизнь можно забыть, что ты чувствовал и о чем думал в прошлом. Я вспоминала, как хотела его, каким красивым и желанным он был тогда, а теперь я высохшая старуха. На самом деле высохшая, хотя никто такого не напишет, кроме меня самой. Я пишу так. Вряд ли я смогу теперь быть в постели с мужчиной. Это невозможно физически. Я высохла и сморщилась, как скорлупа грецкого ореха. И мое обнаженное тело выглядит так, как если бы нуждалось в утюге — ничем другим не убрать эти морщины и складки. Я бы умерла от стыда, если бы позволила мужчине смотреть и дотрагиваться до меня сейчас.

Без сомнения, в нашей семейной жизни он не имел в виду «это». Тогда какой смысл? «Это» единственное, что я хотела от замужества, но так и не получила по-настоящему. Остальное мне не нравится, я не люблю излишней близости, когда знаешь все о другом, в том числе и плохие стороны. Скажи я об этом, он стал бы уверять меня, что ничего подобного с нами не случится. И я просто ответила «нет».

— Нет, Гарри, я не выйду за тебя замуж.

— Я боялся, что ты так скажешь. Я был почти уверен, что ты не согласишься.

— Я согласилась бы раньше. Но мы не могли сказать этого.

— Не знаю, что хорошего в том, что мы были такими добродетельными, — печально заметил он. — В том, что были связаны обязательствами. В дни нашей молодости это называлось благородством.

— Ты не смог бы оставить миссис Дюк. — Смешно: я не могла запомнить ее имя и всегда говорила о ней «миссис Дюк». — Я это понимала. И я не бросила бы мужа. Я очень упрямая. Заключив сделку, ты остаешься верным слову, но сейчас я думаю, что все это вздор! Ты согласен?

Он сказал, что не знает. Он не знал ответа, понимал только, что уже слишком поздно. Было бы слишком поздно, даже если бы мы встретились, когда я жила на Лавендер-гроув, а он был еще холост и работал в Ислингтоне.

— Но мы никогда не расстанемся, правда? Мы будем друзьями, пока один из нас не умрет.

Я кивнула. Какое-то время я не могла выговорить ни слова, поэтому только кивала словно кукла. Гарри взял меня за руку и поцеловал ее, как делает иногда.

Я купила две дюжины почтовых карточек, чтобы разослать приглашения на «шоколадный вечер», который мы собираемся устроить на мой восемьдесят третий день рождения в следующем месяце. Будут Свонни и Мария, я приглашу Энн, хотя никому не известно, что сейчас нравится молодежи. На самом деле, кто-нибудь знает, где она сейчас живет? Я уверена, что не с матерью.

Надо пригласить Кнуда и Морин, правда не знаю, поедут ли они так далеко. У Кнуда что-то не в порядке с простатой, или что там у мужчин. Джона и его жену приглашать не собираюсь, я их едва знаю и не видела с похорон Расмуса. Конечно, приглашу миссис Эванс, миссис Клайн и Маргарет Хэммонд, которая теперь замужем, но я не могу вспомнить ее новую фамилию. Думаю, женщины менее злопамятны, чем мужчины. Если бы мистер Хаусман не умер, я уверена, что Расмус ненавидел бы его до самой смерти. Но, если честно, к счастью для всех, грипп унес мистера Хаусмана раньше, так что миссис Хаусман, которая мне всегда нравилась, могла свободно выйти замуж за мистера Хэммонда. Кажется, я писала об этом, но в моем возрасте могу и повторяться. Не забыть бы спросить у Свонни, где сейчас живет Маргарет и какая у нее фамилия по мужу.

Кого я действительно хочу пригласить, так это миссис Йоргенсен, с которой мы так хорошо поговорили на званом ужине у Свонни. Но мне сказали, что она вернулась в Данию. Интересно, выполнит ли она свое обещание прислать экземпляр книги, которую пишет? Одна глава будет посвящена «Георгу Стаге».

К счастью, Гарри никуда не уезжает. «Шоколадный вечер» не был бы праздником без него, но мне придется пригласить и его старшую дочь, чтобы она его привезла. В последнее время у него дрожат руки и он неуверенно чувствует себя за рулем.

Эту запись я оставила напоследок. Я вообще об этом не писала. Свонни показала мне анонимное письмо, которое получила. Бедняжка. Она была в ужасном состоянии, говорила с трудом, дрожала, не представляю почему. Я собиралась за открытками и была так поглощена мыслями о том, кого пригласить, что сначала не обратила внимания. Но когда она помахала передо мной этой гнусной вещью, я увидела, как она себя накрутила. Поэтому я выхватила у нее письмо, порвала и сожгла. Это лучшее, что я могла сделать. Потом я сразу вышла, чтобы побыть одной. Потрясение настигло меня только через несколько минут. Меня слегка трясло, когда я шла но Виллоу-роуд. Затем я спросила себя, кому это надо? Кому это надо теперь?

Энн не звонила, но сегодня днем пришла сказать, что Мария умерла. Мы об этом думали, ожидали, но все равно это стало ударом.

Ужасно терять своих детей. Наверно, это самое страшное на свете. Но я давным-давно решила, что лучше не показывать своих чувств, сохранять спокойствие, все вынести. «Как оловянный солдатик», — говорит Торбен. Горе лучше держать в сердце или выплеснуть на бумагу. Теперь я притворяюсь, что у меня не осталось никаких чувств, и люди этому верят. Думаю, им нравится верить, так как это избавляет их от обязательств передо мной. Я делаю вид, что мое сердце очерствело под множеством ударов, обрушившихся на меня за годы жизни.

Иногда мне кажется, что дневник становится хронологией смертей, они следуют одна за другой. Но я не ожидала потерять мою младшую: ей было только пятьдесят три и она по-прежнему оставалась моей малышкой.

Газеты полны репортажей с судебного процесса над Яном Брэди и Мирой Хиндли. Их обвиняют в убийстве детей в Ланкашире. Чтение захватывает, но это ужасно. На фотографиях женщина выглядит старше своих лет. Ей на самом деле двадцать с чем-то, а мужчина — просто головорез. Мне Майра кажется похожей на немку, я уверена, что у нее немецкие корни.

Мало кто знаком с убийцами. Странно узнать, что твой знакомый кого-то убил. Это происшествие напомнило мне тот случай на Наварино-роуд, когда мы только приехали в Лондон. Да, моя память рассыпается на кусочки, я не могу вспомнить ни названия дома, ни имен тех людей, помню только, что однажды я видела женщину и пожалела, что этот дом не мой.

Ненавижу свою забывчивость. Целые десятилетия выскальзывают из памяти, и остаются только неясные воспоминания, словно рисунки на стекле, которые почти стерлись. Я помню свое детство и наш дом в Страндвайене, куда мы ездили летом. И еще праздник в Борнхольме, когда мне было семь. Вечно больную мать в постели. Все ходят на цыпочках, чтобы ее не беспокоить. И еще тетя Фредерике постоянно заставляет меня ходить с книгой на голове, чтобы выработать осанку, и дает суп из пахты, который я ненавижу, но должна сидеть за столом, пока не съем его. Я могу вспомнить целые дни из того времени, а середина жизни исчезла.