Книга Асты - Барбара Вайн

— Ты считаешь, что она все время помнила о Лиззи Ропер? — спросила Кэри.

— В некотором роде. Впрочем, Аста могла записать это просто потому, что никогда не сталкивалась с другой женщиной, которую могла бы назвать «испорченной».

— Лиззи могла быть единственной подобной особой, которую знала Аста, и не стоит забывать, что Аста действительно ее видела. Она ведь упоминает ее огромную эффектную шляпу. Такие, как Аста, «порядочные» женщины, часто бывают очарованы женщинами «другого сорта», и этим можно объяснить, почему она вспоминает о Лиззи много лет спустя. Все это лишь подчеркивает, что реальной связи между семьей Асты и жителями виллы «Девон» нет. Я вбила это тебе в голову, но когда мы обнаружили, что страницы вырваны, ничего не изменилось.

— Конечно. Самое главное может быть как раз на них.

— Но мы не знаем, что там было. Мы можем думать, что Свонни Кьяр нашла в них ключ к разгадке своего происхождения, и, видимо, правда, какой бы она ни была, оказалась для нее неприемлемой. Поэтому она и вырвала листы. Энн, я так счастлива, что эта маленькая ужасная девчонка — правда, она ужасная? Такая неприветливая! — я так рада, что ее прадед не Артур Ропер, который написал признание на смертном одре!

Хоть я и обещала себе поискать пропавшие из первого дневника страницы, но до сих пор не осмотрела дом, который стал теперь моим. Я приступила к поискам только после разговора с Кэри, когда она сказала, что связь Роперов с Астой — в основном плод моего воображения. Единственный способ найти страницы — методично обшарить весь дом сверху донизу, ничего не упуская, заглядывать под ковры, искать секретные ящики в шкафах.

Я перевернула почти полдома, когда неожиданно меня осенило. Если на страницах, которые Свонни вырвала из дневника, говорилось о том, кто она, почему же она вообразила себя Эдит Ропер? Она никак не могла быть Эдит. Но тогда что же там написано? Что-то худшее, настолько ужасное, что Эдит — это еще лучший вариант?

Неужели я права и Свонни превратила себя в Эдит, потому что правда насчет ее происхождения оказалась слишком отталкивающей? Хотя страницы она вырвала намного раньше того, как вообразила себя Эдит. Страшно представить, что там, но я продолжала поиски.

Скоро должны издать четвертый том дневников, но мы до сих пор не решили, надо ли помещать фотографию Свонни на заднюю сторону обложки. На всех предыдущих ее печатали, но тогда Свонни была жива. Она не являлась автором дневников, а лишь редактором, но четвертый том выходит после ее смерти. Дневники за 1935–1944 годы она уже не редактировала, поэтому не лучше выпустить их без ее фотографии?

Заменить фотографию Свонни моей даже мысли не возникало. Кого заинтересует внучка Асты, которой было всего четыре года к концу этого тома? Но поместить туда только отрывки из наиболее удачных рецензий как-то неправильно. Фотографии самой Асты печатали на обложке. Четыре снимка в разные периоды ее жизни — из овальных контуров спокойно смотрели четыре лица Асты.

Издатели Свонни — я до сих пор их так называю — продолжали присылать мне разные варианты. Мы могли сохранить старый формат, могли поместить уменьшенную фотографию на суперобложку или взять другой снимок Свонни, возможно из ее детских или юношеских. Таких фотографий много, достаточно полистать старые фотоальбомы Асты. Она фотографировала Свонни чаще остальных детей. Возможно, потому, что Свонни была намного красивее. Там были студийные портреты, которые делали на каждый день рождения, и множество других снимков. Мне казалось, что я видела все альбомы Асты, но сейчас выяснила, что это не так. Или я просто забыла. Комод в комнате Асты был битком набит альбомами. И когда я достала их, мне пришло в голову, что Свонни могла спрятать вырванные страницы среди старых фотографий, но там ничего не нашлось.

Свонни впервые просматривала дневники в кабинете. Не факт, что страницы уничтожены. Я пролистала каждую книгу на полках. Как обычно бывает в таких случаях, мне попалось множество старых рецептов, поздравительных открыток, почтовых карточек от друзей с курортов на побережье, газетных вырезок (почти все о Дании), но только не пропавшие страницы. Я подумала, что они, вероятно, причинили слишком много боли, чтобы хранить их. Они растаяли как дым, и где-то во времени затерялся шелест бумаги, когда Свонни рвала листы на мелкие кусочки.

Если хочешь что-то уничтожить, то делаешь это сразу, а не хранишь для потомков. Это выглядело бы как в триллере, где злодей держит героя на мушке и, вместо того чтобы пристрелить его, начинает хвастаться своим триумфом, насмехаться над жертвой. И когда наконец заканчивает болтовню, прибывает помощь. Свонни не ждала появления спасателей, она сожгла страницы сразу.

Половину колонки в газете посвятили Кресту Виктории, выставленному на аукцион «Сотби». Продавцом был Ричард Кларк, внук награжденного. Его имя ничего не говорило мне, но вот имя деда!

Наверняка это сообщение оказалось бы намного меньше, если бы человек, награжденный этим орденом, не приобрел известность другого рода. Эта публикация появилась не потому, что он проявил чудеса храбрости в сражении на Сомме 1 июля 1916 года. Читателям вряд ли был бы интересен покойный сержант Гарри Дюк, если бы он не занимал важное место в дневниках Асты. Именно этот храбрый солдат спас жизнь ее сыну, а позже стал ее платонической любовью.

Я читала Полу заметку, в которой не слишком точно цитировали дневник, когда приехал Гордон. Он поднялся на крыльцо и, заметив нас, легонько постучал в окно.

Гордон был одет как владелец похоронного бюро: темный строгий костюм, серый с черным рисунком галстук. Если бы у меня где-нибудь был дорогой мне человек, я бы испугалась, что это пришли сообщить о его смерти или о несчастном случае.

Мои мысли, наверное, отразились на лице, поскольку Гордон серьезно, как всегда, произнес:

— Не смотрите на меня так испуганно. Вы же не станете возражать, возможно вы даже порадуетесь.

Пол, вероятно, подумал, что Гордон говорит о своем неожиданном визите. Сказав, что мы рады его видеть, он продолжил разговор о продаже Креста Виктории, принадлежавшего Гарри Дюку. Гордон вежливо слушал, но при первом удобном случае обратился к нему:

— Я хочу взглянуть на фотографию вашей матери.

— Моей матери? — Пол выглядел обескураженным.

— Энн говорит, что у вас есть ее фотографии. Мне надо кое-что уточнить.

Ее сфотографировали в цветастом шелковом платье, в саду. День был ветреным, и ее волосы растрепались. Одной рукой она придерживала подол юбки, чтобы он не взлетал выше колен. Черты лица разглядеть было сложно, только то, что она высокая, стройная и светловолосая. Эта фотография лежала у Пола среди других снимков и документов, которые он забрал из дома матери после ее смерти. У Гордона с собой был экземпляр «Асты», он достал ее, чтобы показать фотографию Свонни на обложке. Высокая, стройная светловолосая женщина в синем твидовом костюме и синей фетровой шляпе стояла рядом с Русалочкой.

— Что вы видите?

Он многозначительно помолчал, прежде чем продолжить. Мне иногда кажется, что из Гордона получился бы неплохой актер.

— Они обе выглядят как датчанки, — сказала я.

— И все?

— А что я должна увидеть?

— Разве они не похожи на сестер? Или сводных сестер?

— Если не принимать во внимание, что сестры, особенно сводные, часто не похожи друг на друга, — я повернулась в Полу и заметила, что ему не по себе.

— Что вы хотите сказать, Гордон? — произнес он, стараясь говорить спокойно.

— Не хочется вас шокировать. Хотя, возможно, вы обрадуетесь. Ведь в этом случае Энн — ваша кузина.

— Вы считаете, Хансине была матерью Свонни? — спросила я.

— Это многое объясняет, — продолжал Гордон. — Аста пишет, какая Хансине толстая, и мы считали, что это насмешка или пренебрежение стройной женщины к полноватой. На той знаменитой фотографии семьи за чаепитием на лужайке, где Хансине в одежде прислуги, она не выглядит толстой. И в более поздних записях Аста никогда не упоминала об этом. Хансине была толстой именно в 1905 году, и это объяснимо. Она была беременна. Аста долгое время могла не знать о ее беременности. С помощью одежды тогда можно было хорошо замаскировать беременность. Люди, изучающие историю моды, говорят, что такой покрой женской одежды формировался сотни лет, потому что в те времена женщины постоянно ходили беременными. Облегающая, узкая одежда, которая стала модной в двадцатые годы и практически не изменилась до сих пор, появилась отчасти потому, что женщины стали меньше рожать. Хансине могла скрывать беременность до семи или восьми месяцев, а затем было слишком поздно избавиться от нее. К тому же такое впечатление, что Аста относилась с пониманием к подобным делам. Расмус, возможно, и не потерпел бы, но ведь он тогда отсутствовал.