Пояс Богородицы.На службе государевой - Роберт Святополк-Мирский

Чулпан и старика привели к Ахмату, и старый хан выслушал их леденящий душу рассказ о разорении родного Сарай-Берке и гибели всех его обитателей.

Хан Ахмат был мужественным воином. Он многое повидал в своей жизни. Он умел держать себя в руках. Он слушал молча, и, лишь когда Чулпан, измученная страданиями и долгим переходом, едва шевеля губами, без всяких эмоций, рассказала отцу, что сталось с его женами и детьми, одна-единственная слеза выкатилась из ханского ока и стекла по сухой, задубелой от степных ветров морщинистой коже его неподвижного, бесстрастного лица.

Ахмат нежно обнял Чулпан, велел поставить для нее отдельный шатер рядом со своим, а старику уже нельзя было ничем помочь.

Казалось, все его последние силы, вся его воля и выдержка были направлены лишь на одно — дойти и донести ужасную весть, спасти и защитить ханскую дочь, не дать ей замерзнуть или умереть от голода и отчаяния; и когда это последнее и, быть может, самое важное дело его жизни было исполнено, жизненные силы разом покинули его.

В ту минуту, когда Чулпан закончила свой рассказ, последний житель Сарай-Берке, неизвестный старик, чье имя даже не успели спросить, глубоко вздохнул, закрыл глаза, и сердце его остановилось.

Хан удалился в свой шатер, попросил оставить его одного и находился там до полудня.

Никто никогда не узнает, о чем размышлял он в те минуты, ощущал ли он могучее дыхание Истории и Времени, осознавал ли, что приближается решающий миг Великой Золотой Орды, или, быть может, его разум был занят более мелкими, сиюминутными заботами: что теперь делать, как быть, какое принять решение…

А может, он просто думал о том, не совершил ли роковой ошибки, затеяв весь этот поход, О том, что толкнуло его прийти именно сюда, на Угру, куда никогда до того не ходили ордынские войска, не повлияло ли его личное, человеческое маленькое чувство на историческую судьбу всего этого похода… А может быть, он прагматически размышлял, не сделал ли он ошибки, отправив на днях обратно московское посольство во главе с боярином Иваном Товарковым, и даров не взял, а еще при этом его воевода ордынский Тимур, тоже не приняв даров, потребовал, чтобы Иван московский у стремени ханского прощения просил… Может, надо было мягче, миром, а то ведь нет до сих пор гонца, посланного к Казимиру, и не видно войск королевских на подходе. А тут зима ранняя начинается, а запасы кончаются, конницу кормить вовсе нечем… Надо что-то предпринимать, надо что-то делать… Но огонь гнева и горя горел где-то там, глубоко, и мешал думать, нашептывая только одно: надо отомстить, надо отомстить, надо отомстить им всем за Сарай-Берке… Надо непременно отомстить…

А что, возможно, это простое и естественное чувство было именно тем, которое окончательно повлияло на решение хана?

Старый хан Ахмат вышел из своего шатра постаревшим еще на пять лет, собрал всех своих воевод и сурово отдал приказ начать наступление по всему фронту, во что бы то ни стало перейти Угру и закрепиться на том берегу.

Однако всем, кто знает военное дело, хорошо известно — приказы легче отдаются, чем выполняются.

Дни с восьмого по одиннадцатое октября стали кульминационным и решающим моментом всего Великого Стояния на реке Угре…

… Но за то время, пока длилось это странное противостояние на разных берегах, московиты успели очень хорошо подготовиться к обороне.

Не было ни одного брода, ни одной переправы, ни одного места, где могла бы пересечь реку ордынская конница, потому что каждое такое место ощетинилось десятками пушек и пищалей, а лихих наездников, уклонившихся от ядер, встречала плотная стена лучников, затем пехота с пиками и, наконец, дворянская конница.

К началу октября Иван Васильевич серьезно забеспокоился. Сторонники умеренности, его любимые советники бояре Мамон и Ощера настоятельно рекомендовали ему попытаться задобрить Ахмата, мол, а вдруг удастся расплатиться с ним через Угру малыми деньгами, а там, глядишь, Бог даст, лучшие времена настанут и как-нибудь все обойдется, а для начала надобно бы послов к хану отправить с дарами хорошими.

Неизвестно, что случилось бы, если б была под боком великого князя супруга его, гордая византийка; вернее, известно — никогда не согласилась бы она на такое, — да не было ее.

Далеко на Белоозере сидела она с казной великой да двором своим — даже лицедея любимого, горбуна немого, и то прихватила.

И вот в ее Отсутствие послабление вышло у Ивана Васильевича — дрогнул он слегка духом да и послал боярина Ивана Товаркова с целым обозом даров весьма ценных не только для хана самого, но и для ближайших воевод его.

Однако промах тут получился — не взял хан никаких даров, говорить ни о чем не желал — требовал дани огромной за девять уже лет, а не за шесть, как раньше говорилось, а воеводы его и вовсе обнаглели: тоже даров не взяли, а Товаркову велели передать, чтоб сам великий князь лично к ним через Угру прибыл да у стремени ханского покорно прощения просил — в общем, ничего хорошего из посольства этого не вышло, только лишний стыд да срам, хоть и невидимый снаружи, да на душе все равно горько…

А потом были четыре дня напряженного противоборства, четыре самых горячих дня, но и они ничего не изменили.

Не удалось ордынцам пересечь Угру, и оставили они на четвертый день эти попытки — передых надо было войскам дать, не знали они, что и московские силы все на исходе совсем уже были — каждый день Богородице молились стократно, и помогли молитвы эти — снова настало прежнее затишье — разошлись по разным берегам противоборствующие полки.

Стояние на Угре вступило в последнюю фазу.

26 октября ударил лютый мороз, и Угра остановилась.

Конечно, не сразу коннице на лед тонкий ступать можно было, но теперь уже ничего не мешало ордынцам, подождав, пока лед окрепнет, в любом месте разрезать пресловутый Пояс Богородицы и начать наступление на Москву — не было таких сил у противника, чтобы весь берег Угры пушками да пехотой покрыть…

Не получая никаких известий из Литвы и опасаясь, что с минуты на минуту может подойти к Ахмату литовская подмога — морозы-то лютые, а лед все крепче, — Иван Васильевич, посовещавшись с братьями и воеводами, отдал приказ о скрытом тайном отступлении всех московских войск одновременно в тыл до Кременца, а затем и далее до Боровска, чтобы в случае наступления татар держать оборону там.

В ночь на 11 ноября незаметно и бесшумно все московские полки покинули свои позиции.

Когда 12 ноября взошло солнце, весь левый берег Угры был совершенно пуст…

… Четырехдневные попытки пересечь Угру измотали ордынское войско и нервы хана Ахмата.