Догоняя Птицу - Надежда Марковна Беленькая

На старой Севастопольской трассе их подобрала старенькая "копейка". Ехали, звеня и бряцая, завывая на подъемах, воняя почти нестерпимо, проваливаясь в ямы. Она не привыкла к таким дорожным условиям, и ее укачало. Вечером, уже в городе они сидели в ресторане - поезд "Севастополь-Харьков" уходил в два ночи, и им, уже прилично измотанным, предстояло потратить время - довольно крупную купюру в несколько часов, которая в тот вечер совсем обесценилась. В ресторане они заказали осетрину и белое крымское вино. Рыбу с жареной картошкой ели Кларк Гейбл и Второй. Они обсуждали свою лабораторию в научно-исследовательском институте, где работали все трое и который вот-вот должен был закрыться, потому что денег не хватало ни на зарплату сотрудникам, ни на реактивы. Они разговаривали про работу и почти забыли про женщину по имени Татьяна. Самой большой мечтой Татьяны был грант на продолжение научной работы, и чтобы она вместе с дочерью уехала в Англию. Но думала она сейчас не об этом. Она попыталась представить, что чувствует рыба, вынутая из воды и оказавшаяся во враждебной стихии - захлебывается воздухом, как тонущий человек - водой? - и ей пришло в голову, что рыба на воздухе умирает от тоски. В воде она привыкла отфильтровывать кислород крошечными порциями, и чрезмерное изобилие сбивает ее с толку, лишая жизни. Она вспомнила странного человека, которого встретила днем в горах, и почувствовала что-то, похожее на кислородное отравление, только это происходило не в легких, а в сердце. Ей захотелось плакать, в горле стоял плотный горький комок, ей стало бы легче, если бы она как следует, с чувством разрыдалась, но она стеснялась своих сотрудников, этих интеллигентных мужчин, споривших мягкими, ровными голосами.

Неожиданно она снова распустила волосы и прижала их к лицу, словно прячась от ветра.

-Что с тобой? - спросил второй и обнял ее за плечи. Он тоже выпил и осмелел. На самом деле выпито было мало, к тому же легкое кислое вино на него почти не действовало, но сам процесс винопития с предполагаемым опьянением давал ему некоторую моральную свободу.

-Я же сказала: у меня болит голова, - неожиданно резко ответила Татьяна и поежилась.

-Так это уже давно было, - виновато и немного испуганно напомнил Второй.

-Что давно было? - спросила Татьяна все тем же необъяснимо резким тоном.

-Голова. Ты ведь уже говорила, что у тебя болит голова. Тогда, в горах, - уточнил Второй.

- Теперь болит еще сильнее, - ответила Татьяна.

Возле соседнего столика официантка записывала заказ в блокнот, и Татьяна, машинально ответила в тон этой молоденькой вульгарной подавальщице.

К осетрине она едва притронулась и мелкими глотками пила вино из ледяного вспотевшего бокала. Это было легкое кислое вино, оставшееся с прошлого года. Татьяне оно не нравилось - с первого же глотка она уловила в нем привкус завтрашнего похмелья, но все равно выпила довольно много, и в поезде "Севастополь-Харьков" ее тошнило.

Глава Двадцать вторая

Христиания как возможность

Вечером все сидели у печки - все свои, никого лишнего. Туристы ели рыбу и пили вино в севастопольском ресторане. Лесники уехали в Балаклаву. Было тепло и темно, печка роняла на пол дрожащие огненные завитки. От ужина на столе оставалась грязная посуда и немного хлеба, который сосредоточенно пожирал хронически голодный Коматоз.

Они сидели у печки и разговаривали.

-Анархия - вот единственно правильный путь, - завел свою любимую песню Птица, развивая какую-то тему.

- Анархисты - это бандиты, - вмешался Леха. - И какая у них свобода, скажи? Кто от кого свободен?

-Знаю, знаю, - снисходительно кивал Птица. - Анархия, террор... Да у вас дремучие представления, пипл. Вы хоть знаете, что означает это слово?

-Неподчинение властям? - брякнул Володя.

-При чем тут это? То есть, конечно, при чем, если обстоятельства так складываются. Но главное другое. Это, если хотите, система, паразитирующая на другой системе. Иными словами, совокупность систем. Основную систему современной цивилизации невозможно ни улучшить, ни исправить. Это губительно, и в истории имеется множество примеров. Людям слабо объединиться. Слишком разные представления о жизни, разные цели...

Он осекся и хмуро прикурил от тлеющей головешки.

- Давай про анархию свою дальше рассказывай, - сказал кто-то.

-Анархия не моя. Она не может быть моей или твоей или там его или еще чьей-то. Она только наша общая может быть, друзья. Моё - это жратва, бухло и работа с восьми до семи. Вот это всё мелкое - "мое". А такие понятия, как анархия, свобода, новое общество могут быть только общими. На самом-то деле я вам не про анархию пытаюсь толковать, а про общество. Это новое общество не может быть создано из переделанного старого, то есть глобального, потому что старые мехи новое вино не удержат. Глобальное общество мы оставляем в покое, пусть мертвые хоронят своих мертвецов. Вмешиваться в его законы бессмысленно и бесполезно. Нет, друзья: наше новое общество мы гармонично впишем в старое, отживающее, пусть сосет из него потихоньку соки. Главное, нужно понять раз и навсегда, что мы - вот мы с вами, ребята, - я, она, ты, Коматоз, и вы, Индеец и Леха - можем нормально существовать только в нашем собственном небольшом социуме. Особенном социуме, построенном своими руками. Вот я и считаю, что анархия - это совокупность независимых сообществ, произрастающих на теле базового общества потребления.