Война на море - Эпоха Нельсона - Пьер Жюрьен-де-ла-Гравьер

Когда 6 ноября 1804 г. Вилльнёв поднял свой флаг на корабле "Буцентавр" - в Тулоне готовилась торжественная церемония. Город принимал тело Латуш-Тревилля. Офицеры эскадры изъявили желание, чтобы этот драгоценный прах схоронили на том самом месте, откуда их любимый начальник в последний раз видел удаляющиеся неприятельские корабли. На вершине мыса Сэпэ они поставили ему памятник. Тело Латуша было туда перенесено, и Вилльнёв, среди глубоко тронутой и печальной толпы, произнес над гробницей следующие трогательные слова: "С этой высоты, господствующей над городом и над нашим флотом, дух Латуш-Тревилля будет воодушевлять наши предприятия. Да будет он всегда присутствовать между нами! Обращая взоры на его гробницу, почерпнем в этом зрелище то неутомимое усердие, то мужество, одновременно благоразумное и неустрашимое, ту любовь к славе и к отчизне, которые, будучи предметом нашего уважения, должны быть в то же время постоянной целью всех наших стремлений. Сослуживцы мои! Эти качества будут у меня беспрестанно в памяти; преемник Латуш-Тревилля вам это обещает. Обещайте ему, что и он может надеяться приобрести от вас то же доверие и ту же привязанность"{64}.

VIII. Адмирал Вилльнёв. Первый выход французского флота 18 января 1805 года

Испания, тайно снабжавшая Наполеона ежегодным денежным вспомоществованием в 48 миллионов франков, еще не принимала открыто участия в этой войне; но вскоре после смерти Латуш-Тревилля жадный, насильственный поступок англичан принудил ее оставить свое нейтральное положение, столь необходимое при ее слабости и агрессивной политике французов. 5 октября 1804 г. 4 испанских фрегата, везшие значительные суммы, были остановлены перед Кадиксом отрядом капитана Мура. Атакованный отрядом адмирал Бустименте мужественно защищался; но через 9 минут после начала сражения фрегат "Мерседес" взорвался, и борьба сделалась еще более неравной. Фрегаты: "Медея", под флагом Бустименте, "Клара" и "Фама" должны были, наконец, один за другим спустить флаги перед срезанным кораблем "Индэфэтигебль" и фрегатами "Медуза", "Амфион" и "Ляйвели". Испания отвечала на такой открытый грабеж объявлением войны, но успела изготовиться к кампании не прежде, как в марте 1805 г.

В то время, как события приняли новый оборот, силы Нельсона были увеличены до 11 кораблей. Вилльнёв имел под своей командой столько же, и Испания начинала свои приготовления, Франция оканчивала свои. "Французские корабли, - писал Нельсон, - принимают, как говорят, войска, седла и даже лошадей, а между тем не выходят из порта. Я был бы самым жалким человеком, если бы хоть на минуту усомнился в результате встречи с французской эскадрой; но как узнать ее назначение? Как уверится, что я ее встречу?" За недостатком битв, Нельсон старался рассеять скуку своего бесконечного крейсерства неусыпной заботливостью об эскадре. Самые необходимые починки производились в море; фрегаты возили провизию с испанских и итальянских берегов, а часто даже и с французских. Благодаря такой предусмотрительности адмирала, британские команды не знали скорбута; после 16 месяцев крейсерства, в продолжении которого Нельсон постоянно оставался между мысом Сан-Себастьяно и Сардинией, в эскадре его не было на 6000 человек ни одного больного. "Великое дело в войске, - писал он, - здоровье людей". Трогательно, а главное поучительно, видеть, какую важность придавал этот великий человек той рутинной работе, которая могла обеспечить благосостояние матросов. Когда речь идет о том, чтобы составить план атаки, он набрасывает его на эскиз крупными мазками. "Сигналы бесполезны, - говорит он, - между людьми, готовыми исполнить свой долг: наше дело - взаимно друг друга поддерживать, напирать на неприятеля как можно плотнее и расположиться у него под ветром, чтобы он не мог уйти". Но как только приходилось заняться провизией, присланной на флот с Мальты, или одеждой матросов, то его дотошность не так легко удовлетворить. Чтобы совершенно успокоиться, ему нужно самому предписать самые тщательные проверки; назначить, какого рода пробам и испытаниям нужно подвергнуть крупу, горох, солонину, ветчину, прежде, чем их примут и начнут производить выдачу их командам. А эти шерстяные рубахи, которые на 5-6 пальцев короче, чем следовало, чтобы предохранить матросов от внезапных простуд, - не составляют ли они одну из самых главных его забот в ту самую минуту, как английский посланник уведомляет его, что он требует свои паспорта и готовится ехать в Лондон. Но дело в том, что эти рубахи, если будут на несколько пальцев длиннее, сделаются превосходной одеждой и, может быть, спасут жизнь не одному лихому матросу. Подобно Веллингтону, Нельсон, как истый англо-саксонец, не сомневается в патриотизме служивого, хорошо одетого и сытого. Зато, когда вопреки такой внимательности, английские матросы порываются бежать от этой сытой жизни, и дозволяют прельстить себя испанским вербовщикам, он, в негодовании своем, не находит довольно презрительных выражений для таких поступков: "Когда я вижу, что английские матросы унижаются до такой степени, что в военное время покидают свою собственную службу, чтобы пойти в испанскую, чтобы променять жалованье по шиллингу в день, изобильную и отборную пищу, - словом, все удобства жизни, какие только могут им доставить начальники, на жалованье в два пенни, на черный хлеб, на затхлые бобы и на вонючее масло; когда я вижу, что британские матросы делаются испанскими наемниками - я краснею за них. Наша любовь к отечеству составляет предмет удивления для иноземцев; а могут ли похвалиться любовью к отечеству те, которые бегут от его службы?" Эти простые письма, полные гротесковых поучений, приобретают особый интерес в зависимости от эпохи, к которой относятся. Находясь между двух флотов, из коих один в Тулоне, уже совсем готов, другой в Картахене - вооружается, Нельсон смотрит на союз Испании и Франции, как на счастливый случай, который заменит "войну жалкую, без выгод и без призов, войной богатой и выгодной"; он рассчитывает уже в уме, как этот случай поможет ему увеличить и украсить свое поместье Мертон, и даст ему средства отложить в сторону немного денег, которые он на себя не тратит, но любит рассыпать вокруг. Но как вознаградить потерю, которую могут причинить его эскадре лихорадки или грудные болезни, столь частые в Средиземном море? Вот чего нужно опасаться гораздо более, чем испанского флота! Правда, Нельсону разрешено вербовать итальянцев, но итальянцы дезертируют, как только почуют родной воздух; французов - но французов он не хочет иметь ни под каким видом; "добрых немцев" - но немцы редки. При том же такие широкие идеи британского Адмиралтейства насчет вербовки могут осуществляться с успехом только при продолжительных крейсерствах. Из земледельца в несколько дней не сделать неустрашимого марсового. Самому Нельсону нужно было не менее 20 месяцев постоянного пребывания в море, чтобы в совершенстве обучить команды, составленные вначале из самых разнородных элементов. Но чего не сделает, при деятельном начальнике, в трудном плавании, постоянное ежедневное упражнение? На что уж негр-генерал Жозеф Крестьен, содержавшийся пленником на французском фрегате "Амбюскад", взятом кораблем "Виктори", и тот, в руках Нельсона, в его суровой школе, сделался отличным моряком. Итак, тайна создания хорошего флота состоит в том, чтобы вверить его искусному начальнику и держать в море. Там созревает он и потому, когда Вилльнёв перед выходом из Тулона сказал своим морякам, что их не должен тревожить вид английской эскадры, потому что английские корабли утомлены двухлетним крейсерством, он невольно этим объяснил настоящую причину торжества, которое со временем предстояло приобрести этим кораблям.