Другая музыка нужна - Антал Гидаш
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мартон затянул песенку, которую они оба пели еще в начальной школе. Песня эта каждую весну возвращалась к Мартону, словно гимн, которым открывают празднества. Мальчики были взволнованы и полны невыразимого счастья, гармонии беспокойства, заполнившей каждую частичку их души.
Зимой они и окружавшая их природа существовали врозь. Что-то вставало между ними: холод, голые деревья или угрюмое небо? Но в такую пору, когда уже пахло весной, разделявшая их стена все стремительней рушилась. И мальчики были вновь едины с дуновением ветра, хлынувшего с юга, и с ласково блиставшими звездами Млечного Пути. Обновившиеся деревья, травы и летящие облака, казалось, вселяли и в них бессмертие, незамиравшую жизнь.
И было так хорошо, так тепло, как в ту пору, когда они были еще маленькими и, прижимаясь к шее матери, ощущали тепло материнского тела.
Таким же теплом повеяло бы на Мартона от Илонки, если б только он мог к ней прижаться; и на Пишту от блузки Жужи, и от ветра, и от звезд, сверкавших в вышине, и от песни. Завтра 1 марта. Март, март!.. И названье-то какое прекрасное: март! А они несут железную койку, которая даже старьевщику не нужна, и поют:
Пришла красавица весна,
Блаженство нам она несет.
И рады жаркие сердца
Обилию ее красот.
Пишта пел первым голосом, Мартон, держа на весу кровать за спиной, подпевал вторым, и так милы были ему эти сплетающиеся, спешащие на помощь друг другу и украшающие друг друга голоса. Мартону чудилось, будто красная и синяя ленточки закружились в воздухе и плывут, игриво извиваясь, оттеняя одна другую и взлетая куда-то далеко, выше домов и улиц — к самым звездам.
И сладкий аромат цветов
Колышется среди ветвей
В прохладном парке, где готов
Запеть весенний соловей.
Площадь Текели. Ларьки старьевщиков на той стороне. Кругом ни души. Лишь на другом конце перерезанной рельсами площади, дребезжа, проехал последний ночной трамвай.
И только ребята выбрались из тесной улицы Луизы, над ними распахнулась неоглядная ширь неба, а над самой головой выглянула луна. Какой она была, даже описать невозможно! Она сияла меж звезд высоко-высоко в небе.
Мартону вспомнилась ночь в лесу во время «бесплатного отдыха», когда он лежал в жару. Но сейчас ему пришли на память не боль, не жар, а звездное небо и снопы лунных лучей, и Кецель, и соседний с ним Кишкереш, где родился Петефи, и степная деревня, где он сам отдыхал два года назад и из мальчика стал подростком; и майские жуки, жужжавшие в раскаленном степном воздухе на закате, и светлячки, загоравшиеся по ночам в саду, — казалось, они были земным продолжением бескрайнего неба и тоже звездами. Звезды, звезды!.. Есть ли что-нибудь прекраснее вас? Вас и весны, и песни, песни и любви, Илонки и Жужи — жизни?
И сладкий аромат цветов
Колышется среди ветвей…
В эту февральскую ночь, неся никому не нужную железную койку, ребята почуяли в дремлющих почках запах первых листьев и прохладной кроны и буйное благоухание цветов в еще не распустившихся бутонах.
Вышли на середину площади.
— Положим ее здесь, — сказал Мартон.
Остановились. Положили кровать. Потом решили поиграть на безлюдной площади в «салочки» (эту хитрость придумал Пишта, чтобы так, гоняясь друг за дружкой и все ширя круг, дальше и дальше отбегать от железной кровати и, наконец, с «салочками» да «пятнашечками» добежать до дому). А что железная койка будет бессмысленно валяться под лунным светом посреди площади, так бог с ней, зато не придется платить мусорщику двадцать крейцеров, чтобы он унес ее.
Пишта не мог удержаться от излюбленных своих коленцев: он высоко подбрасывал ноги, всплескивал руками и в этом призрачном освещении казался причудливым духом, который пляшет, дергаясь и цепляясь за пряди лунных лучей. Но вдруг Пишта выпустил из рук лунную пряжу и кинулся бежать. Мартон стремглав понесся за ним.
В тот же миг площадь огласилась криком:
— Стой! — И еще раз: — Стой, стрелять буду!
Пишта помчался еще быстрей, словно крик хлестнул его по спине. А Мартон остановился. «Что такое?» Из-за ларьков вынырнул громадный полицейский.
— Где вы стащили эту железную койку? — спросил он Мартона, сграбастав его за плечо.
— А мы не стащили. Мы из дому принесли.
— Что-о-о? Из дому? — И полицейский закатил мальчику страшнейшую пощечину. — Из дому? Врешь! Зачем же вы кинулись бежать, завидев меня?
— Я не вру! Мы вас не видели. И не потому кинулись бежать. И не смейте бить меня! Я ученик реального училища…
— Ворюга реального училища! Куда вы тащили эту железную койку?
— Никуда. Она не нужна нам больше дома.
— Не нужна? — Полицейский захрюкал. — Ху-ху-ху!.. Не нужна вам? Потому и стащили ее? А где тот второй негодяй? Кто он такой?
— Пишта. Мой брат.
— Где вы живете?.. Улица Луизы, четыре? Тащи койку! Сейчас все выясним.
Оглушенный Мартон взвалил было койку на спину. Нести ее было не тяжело, но неудобно, а в сопровождении полицейского унизительно. Мартон положил кровать на землю.
— Помогите. Один не понесу.
— Не по-не-се-ошь?
— Нет.
Полицейский снова поднял руку-дубинку, но Мартон отвел удар.
— Не смейте бить меня! — крикнул мальчик, да так звонко, что дома, окружавшие площадь, хором отозвались на крик. — Не смейте бить меня! Вы не имеете права! Скотина вы этакая!
Полицейский засвистел. Откуда-то из-за ларьков бегом примчался второй. Но Мартона все-таки не удалось заставить тащить койку. И тогда оба представителя власти, заподозрив какое-то грандиозное преступление, схватили кровать и понесли ее сами. Первый полицейский взял Мартона за руку и потянул за собой. Так они и шли: полицейский —
