Колесница времени (сборник) - Юрий Медведев

Я впервые, к стыду своему, слышал и об Аргусе, и о Морской Пучине.

— Ты хочешь, пришелец, освоить чужое, не поняв до конца свое? — спрашивал голос.

— Я хочу возвратиться на Землю, — сказал я устало. — Для этого нужен звездолет.

— Возвратиться на Землю, пришелец, чтобы снова нагрянуть к нам? С частоколом фотонных мечей?

— Какие мечи! Я забуду ваш улей, как только покину. Будь возможность, улетел бы отсюда хоть на крыльях, прилепленных воском! Хоть в чем мать родила… Плевать я хотел на вашу Индру, на это дохлое светило! Не Аргус, а я сын Земли. И должен туда вернуться!

— Возвращайся, пришелец, — сказал голос спокойно.

— Без аннигиляторов?

— Вплавь через реку времени, пришелец.

Они надо мною издевались. «Ладно, любители земной мифологии, придется «челноку» повисеть не только над озером», — подумал озлобленно я и включил двигатель. Он не заработал. После нескольких безуспешных попыток я задействовал панораму энергоблока. Его двухсоттонная громада была аккуратно снята со станин и исчезла…

— Пропади вы пропадом, подлые пигмеи! — не удержался я и выключил лингатрон.

Всю ночь я смотрел в зрачки многоглазого неба и думал, думал. Я думал о том, что ключ к обладанию другими мирами станет нам дороже, чем кажется на первый взгляд. Не так ли произошло с покорением природы, когда ошибки и нетерпение наших предков, удальцов с бензопилой, экскаватором, буровой вышкой, поворачивателей рек, срывателей гор, обернулись почти непоправимыми потерями; и даже много позже после того, как удалось сбалансировать человеческие взаимоотношения и построить самое справедливое общество на всей Земле, природа еще не везде оправилась от причиненного ей зла. Но ведь большинство умельцев, ретивых переделывателей среды обитания, казалось бы, действовали во имя добра… Конечно, можно утешиться пословицей: добро, мол, никогда не умрет, а зло пропадет, но для атого каждый должен посеять в общечеловеческую ниву зернышки разума, счастья, целенаправленной воли, любви.

Рассвело. Заиграло лучами светило.

— Как я вернусь домой? — спросил я. И голос сразу ответил:

— Подлетишь к башне на южном полюсе, пришелец. На расстояние не ближе ее высоты.

— На чем подлечу? На воздушном шаре?

— На чем всегда здесь летал, пришелец.

Проклятье! Энергоблок снова был на месте. Ни Гулливеру, ни Агасферу такое и не снилось!

— У башни покинешь свой корабль. Зайдешь в башню. Поплывешь через реку времени, пришелец.

— Кролем прикажете или баттерфляем? Объясните, наконец, что значит «поплывешь»?

— Досконально ты не поймешь, пришелец. Принцип таков. Представь себе зеркало в твоей руке.

— Не только представил, но и взял его в руку.

— Наведи луч светила на любую звезду, пришелец.

— После солнечного восхода уже не видно звезд, благодетели! — съязвил я.

— Плывущие через реку времени видят звезды и днем, пришелец.

И я увидел небесную чашу Индры, полную звезд.

— Навел ли луч, пришелец?

— Проще простого.

— Пришелец, поверни теперь зеркало к другой звезде.

— Повернул.

— Намного ль оно повернулось, пришелец?

— На шесть градусов двадцать три минуты.

— А луч перенесся, пришелец, со звезды на звезду?

— Допустим, — сказал я в замешательстве. — Что из того?

— Представь, пришелец: на дальнем конце луча — ты.

— Остроумно. Но кто повернет зеркало?

Голос молчал.

— Зеркало кто повернет? — переспросил я.

— Братья на голубой звезде, пришелец.

— Сколько ж мне извиваться на острие луча?

— Это решат братья на голубой звезде, пришелец.

— Значит, вся надежда на ваших братьев? Н-да…

Ладно. Братья братьями. Но должна же быть приложена и здесь материальная сила, какая-то энергия. Где взять ее?

— Она в тебе, пришелец.

— Яснее не выразишься, благодарю. Когда могу вернуться на Землю?

— Когда возжелаешь, пришелец.

— Что разрешаете брать с собою?

— Только то, во что облачен, пришелец. Кроме скафандра. Он тебе не понадобится. Впредь до отлета к башне можешь странствовать и без скафандра. Ты окружен надежной защитой, пришелец.

— Надо подумать, — сказал я.

— Думай, пришелец. Думай, как сказать Земле то, что ты скажешь Земле. Если спросят, пришелец.

— Что я должен сказать, если спросят?

— Истинно тяжкой должна быть ноша, чтобы дойти до Сада Прекрасного, пришелец.

— Осточертел мне ваш сад, — сказал я.

В ночь перед отлетом к южному полюсу мне привиделся вещий сон. Будто пытаюсь вскарабкаться на высокую гору, острием проткнувшую купол незнаемых небес. Никак не могу забраться, блуждаю между скал и даже запамятовал обратный путь. Замечаю висячую лестницу, она сплетена из птичьих перьев. Выбиваюсь из сил, взбираясь по ней, и вот вижу унизанный огнями сад. В том саду множество золотых, серебряных, медных деревьев. Иглы и листья с отливом червонным, шишки из самоцветных каменьев, на стволах — узоры затейливые. И доносится голос реки, текущей меж берегов из топазов и яшмы: «Деревья эти знают прошлое, невозвратное, невозможное и предвещают грядущее, возвращенье твое стерегущее». Я подхожу к медному дереву над рекой, спрашиваю мысленно: «Когда ж на Землю вернусь?» И ветви загадочно шелестят: «Когда на горе небес засеребрятся снега…»

Три километра от вершины холма, где я посадил «челнок», до подножия башни дались мне нелегко.

Я шел тяжелыми шагами, в невеселых раздумьях…

Неудачник, перечеркнувший надежды человечества. Что станется со мною в этой башне, вблизи еще больше похожей на исполинское дерево, изуродованное и забинтованное? Я шагал по нежной траве Индры, как по пуху земных одуванчиков. Разбрызгивало лучи светило. Паслись в бледно-синем небе редкие облака. Мерцали звезды, их было 11249. И проворачивалось в мельнице времени колесо Млечного Пути.

В башне, едва я туда вошел, выкатилась из стены кабина, приплюснутая с боков. Дверца кабины уползла вверх, я погрузился в подобие кресла из мягчайшего зеленого мха. Начал меркнуть свет.

Остальное помню смутно. Помнится, вроде со стороны обнаружил вдруг себя лежащим, как тогда, в операционной, на столе-раковине, и музыка пела, как далекий океанский прибой, но надвигалась, надвигалась сверху прозрачная полусфера, и вот на стенах ее хрустальных проступили звезды, крупные, как роса, а за звездами уже пульсировала нечеловеческая, зловещая, непреображенная тьма. И ударил свет.

И ударил свет, а вослед за светом я увидел сквозь серебряную паутину русокудрого мальчонку и за ним в ослепительной голубизне дрожал и рвался из его ручонок полосатый воздушный змей.