Юность Бабы-Яги - Владимир Качан

А сейчас произошло необъяснимое: Виктория так посмотрела, что он вновь почувствовал тот же укол, и сердце снова на миг перестало биться. Только тут была одна существенная разница… Когда заноза вонзается, человек чувствует укол. Но точно такой же укол он чувствует, когда заноза вынимается! Вынимается из трудно доступного места, поэтому не им самим – он ведь так и не смог, – а другим человеком, в его случае – прекрасной молодой женщиной, которая, кажется, его очень любит… Неужели свободен! – все еще не верил в свою удачу Шурец. Нет, он не мог даже себе честно ответить на вопрос: полюбил ли он Викторию, но что она вытащила из него ту самую саднящую занозу – в этом уже не было сомнения. Он почувствовал вдруг, что теперь свободен от Виолетты. Впервые за все время он вспомнил сейчас о ней без всякой боли, даже без так называемой светлой печали, без сожаления.

Просто так вспомнил, как вспоминают, скажем, о давно прочитанной книге, спокойно, но мимолетно, и то потому, что понадобилось сравнить. Да уж, поистине «Вита» – жизнь, а «Вето» – нельзя!

– Во всяком случае – не стоит, не рекомендуется, – усмехнулся Саша про себя. – Особенно впечатлительным.

Так он и стоял посреди дороги, глядя вслед машине и имея наконец в сердце вакантное место, которое, возможно, займет уехавшая девушка. Саша не знал, да и не мог знать, что приключившаяся с ним история с Виолеттой закономерна и по их научно-колдовским меркам обоснована. После близости ведьме, как правило, мужчина уже не нужен, а он, наоборот, привязан.

Так Ветина мама держала Герасима Петровича, так сама Виолетта, невольно, правда, действовала на Диму-Таксиста, и на Гамлета, и на того же Герасима Петровича; и конечно, Саша Велихов тоже влип, как муха в клейкую ленту. Разрушить такую адскую зависимость может либо другая ведьма, либо обыкновенная женщина, – но только сильной любовью, порождающей столь же сильную энергетику, способную перекрыть энергетику прежней привязки.

Зная это, он бы по-другому оценил свою внезапно обретенную свободу и совсем другими глазами взглянул бы на красавицу Викторию.

Ему раскроют тайну, но значительно позже. А сейчас надо ли ему знать? Но нам такое знание не помешает, не так ли? А наш герой пусть идет в дом и соблюдает постельный режим. Пока ему достаточно и того, что, не успела Вита уехать, а он по ней уже заскучал. Хороший признак! Правильной дорогой идете, товарищ! Быть может, ваше любвеобильное сердце, испещренное шрамами от пережитого, сделает наконец безошибочный выбор. Будем надеяться… Будем! Мы верим в вас, Саша! Стихи сильнее! Добро победит! Да здравствует… впрочем, довольно…

Во всяком случае, с уверенностью можно констатировать, что Саша не просто проводил вечер. Он мечтал. О ней, разумеется, о ком же еще! Но мечты его не заходили дальше сегодняшнего вечера и ночи, в его дальнейшие планы девушка Виктория еще не вписывалась, короче – жениться пока не собирался. А вот о ночи, что и говорить, сильно мечтал. И ждал. Весь вечер ждал. Но она так и не приехала.

Глава 6,

в которой мы в последний раз встретимся с ижевскими спортсменами

Все это время Саша не только мечтал о животворных радостях с Викторией на сеновале. Ему в 12 часов ночи уже стало не до них. Тревога за нее овладела его мыслями. Он был уверен, что, если она твердо пообещала вернуться вечером, она бы непременно вернулась. Выходит, ей что-то очень сильно помешало. А что или кто мог ей помешать оказаться там, куда она сама стремилась, то есть – в объятиях Саши Велихова? Какая-нибудь случайность, автокатастрофа? Это в умозаключениях Саши было гораздо менее вероятным, чем вмешательство в их жизнь все тех же бандитов. Саша опасался наихудшего развития событий, и, как выяснилось, не напрасно.

Вита все же вернулась в деревню глухой ночью, скорее ранним утром, часа в четыре. Вернулась, чтобы успокоить его, показать, что ничего страшного не случилось, что она уже здесь. Вита отдавала себе отчет и в том, что у Саши были все основания беспокоиться не только о ней лично, но и о своей собственной судьбе: ведь, кроме нее, тут у Саши больше не осталось никого, кто бы мог ему помочь. Как же без нее он обойдется? Без нее у него ни денег, ни паспорта, ни билета. Без нее как он сможет вернуться домой в Москву? «Он небось волнуется прежде всего об этом, и он прав», – думала Вита со свойственным ей самоотречением. Неизвестно как укоренившаяся в ней привычка: даже не пытаться надеяться на что-то благоприятное для себя (из двух красок, предлагаемых на выбор, черной и белой, она на всякий случай выбирала черную, какую-нибудь гипотетическую пакость, а если оказывалась вдруг белая и пакости не было, что ж, хорошо, приятный сюрприз) до сей поры себя оправдывала и приносила пользу, никакая неприятность не была для нее неожиданной и не могла выбить из седла. Получалось так: разумный пессимизм как залог жизнестойкости был у нее чем-то вроде девиза. И сейчас она привычно предполагала худшее: уедет в Москву и забудет. Ну и пусть, ну и не надо, несколько прекрасных дней любви и приключений вполне довольно. Она и так их запомнит на всю жизнь. Надо уметь довольствоваться малым.

Но в глубине души, где-то там, с обратной стороны ее брони, с тыла предательская трещина разрушала непоколебимую доселе защиту Виктории, порождая в своих недрах опасную ржавчину оптимизма. Но трещина в данном случае образовалась правильно, ибо Саша волновался прежде всего не о паспорте и не о себе, а именно о ней, о Виктории, что, несомненно, знай она об этом, подтвердило бы обоснованность ее (трещины) появления и добавило бы ей оптимизма.

Она вернулась той ночью злой и веселой, осунувшейся, с синими кругами под глазами, но победившей. И Саша узнал следующее: бандиты сейчас в КПЗ, двое избиты омоновцами от всей души, а третий, самый главный, не только избит, но и валяется с тяжелым сотрясением мозга и, может быть, даже с проломленным черепом в той же больнице, где лежал Саша, только под охраной «человека с ружьем», и как только придет в себя, будет препровожден в подобающее ему место, на нары. У них у всех здоровье сейчас сильно пошатнулось и стало значительно хуже, чем у Саши. Ой, а Саша уже и повязку снял! Скоро он будет совсем красивый… как и раньше. Саша действительно снял на ночь повязку, потому что на глаз она вообще не влияла (в глазу – что с повязкой, что без – все равно двоилось), а была предназначена скорее всего для того, чтобы помочь побыстрее погаснуть разноцветному фонарю под ним. Да и врач говорил, что через день повязку снимут, так что было можно.

Вита нежно и участливо погладила Сашин синяк (красняк, зеленяк) и продолжила. Уже и допрос был, и она свидетельницей была, так что она в курсе всего. «Хорьки вонючие» (по исчерпывающему определению папы) добрались до палаты, из которой Саша исчез незадолго до их появления. В палате от остальных больных им совсем нетрудно было узнать, что к Саше приходила девушка и его куда-то увезла. Краткое описание девушки сводилось в основном к междометиям, мату и жестам, пока один из них не сказал, что ее видели по телевизору, на конкурсе красоты.

Где живет Виктория, спортсмены знали, так как в то самое утро, после их первого визита в Сашину гостиницу, они повезли ее не на экспертизу, а домой. В том, что экспертиза бессмысленна, а заявление она напишет позже, Виктории удалось их убедить, но они все равно пугали ее, провожая до самой квартиры. Да и сама идиотская идея об экспертизе родилась в их не отягощенных знаниями мозгах от чистого дилетантства: ну слышали где-то, что уголовное дело возбуждается после экспертизы и заявления, а что за экспертиза, на основании чего – представление было смутное.

Естественно, что после визита в больницу они помчались на квартиру Виктории, полагая, что она спрятала Сашу там, и намереваясь любыми средствами выжать из нее такое нужное им письменное заявление. Намерения были просты, как придорожный камень, – поскольку им уже стало понятно, что Вита их надула, что она целиком и полностью на стороне Саши, что Саша ей, стало быть, дорог, если она пошла даже на такую акцию, как выкрасть его из больницы прямо у них под носом. А если так, значит, надо на ее глазах бить Сашу, пока она заявление не напишет. Но достаточно даже пригрозить, что будут бить, она вряд ли захочет, чтобы Сашу калечили и дальше. И, разумеется, напишет как миленькая, куда она денется.

Даже ход их мыслей был известен Виктории, когда она с отвращением глядела в дежурной части милиции на вконец деморализованных Жору и Витька, у которых в самом начале допроса начался прямо-таки словесный понос, и они, пуская слюни и перебивая друг друга, рассказывали все, вплоть до мелких ненужных подробностей, и валили это «все» на главаря, поскольку его, на их счастье, тут не было. Наибольший страх у них вызывала не милиция, а Павел Сергеевич, сидящий рядом с Витой. В глазах Павла Сергеевича они читали только одно недвусмысленное обещание: им больше не жить. Даже на зоне, куда они вскоре отправятся. И не из-за их самовольного рэкета, а из-за другого, того что Павел Сергеевич им нипочем не простит, а именно – дочь! Поэтому они рассказывали не столько следователю, сколько ему, лебезя, унижаясь, прося прощения и топя с головой своего предводителя. Папа Виктории в белом костюме, черной рубашке и белом галстуке, закинув ногу на ногу и покачивая черным лакированным ботинком, был похож на Аль Капоне в его лучшие годы. Он был также невозмутим, спокоен и беспощаден. Да и было за что.