Эйзенхауэр. Солдат и Президент - СТИВЕН АМБРОЗ

Вскоре после возвращения в Реймс из Канн Айк написал Мейми, что он обдумывает, "как привезти тебя сюда сразу после того, как немцы прекратят сопротивление. Разумеется, ни с того ни с сего такую вещь не сделаешь. Я не должен давать другим повода говорить: "Нашему боссу все равно, сколько продлится эта война, он живет со своей семьей, а мы... мы все еще в разлуке с нашими близкими". Логика в таких случаях не действует, надо просто быть очень внимательным. Но как только прекратятся бои, я что-нибудь придумаю — спорю на что угодно! Мы слишком долго не видели друг друга".

Они нуждались друг в друге по многим причинам, и не последней среди этих причин был Джон. "Мейми мне плешь проела", — пожаловался Айк Хьюзу. Слухи о якобы вольных нравах и веселой жизни американских военных в Европе достигли ее ушей, и она написала Айку, что боится за Джона. Айка подобные обвинения выводили из себя. "Просто поразительно читать твои предположения о "загулах" прошлым летом", — писал он Мейми. "[Джон] не отходил от меня ни на шаг и был, если я не ошибаюсь, всего на одной вечеринке, где присутствовало очень много народу. Так что, где его подстерегают опасности — для меня загадка".

Его собственное беспокойство о Джоне было совсем иного порядка. "Должен признаться, что нахожу его очень консервативным и серьезным, — писал Айк. — Мне хотелось бы, чтобы он получал от жизни чуть больше удовольствия". Но основной его жалобой было то, что "Джон является чемпионом по неписанию писем!". Айк не уставал повторять про себя, что "[Джон] уже взрослый человек со своими ежедневными заботами и т.п. Для него крайне трудно осознать, как он нам дорог. Но еще труднее сохранять в такой ситуации философский настрой ума".

Однако доминанта в письмах к жене в последние месяцы войны все-таки связана с надеждой на скорую встречу. "Когда закончится эта катавасия, — писал он ей в начале апреля, — ... я точно сказать не могу. Но после этого, если меня здесь оставят, ты приедешь ко мне сразу же, как только я найду постоянное жилье" *14.

Даже в Каннах Эйзенхауэр не мог насладиться роскошью ни о чем не думать. Отоспавшись, он часами обсуждал с Брэдли варианты заключительной кампании. В результате этих обсуждений родилась директива ВШСЭС, предписывающая Брэдли направить 3-ю армию за Рейн, в район Майнца — Франкфурта, а затем "с боями прорываться" к Касселю. Ходжес тем временем должен продвигаться на восток от Ремагена. Это приведет к соединению 1-й и 3-й армий и окружению Рура. А также сделает наступление 12-й группы армий более мощным и внушительным, чем наступление 21-й группы армий. Начиная с января, а особенно после Ремагена, Эйзенхауэр все более склонялся к усилению наступления на фронте Брэдли. Сначала оно воспринималось как отвлекающий маневр, затем как вспомогательный удар в помощь Монтгомери, потом как альтернативный удар на случай затруднений у Монтгомери. В середине марта операции Брэдли заняли в размышлениях Эйзенхауэра доминирующее положение, он стал считать их основным направлением наступления.

22 марта, на следующий день после получения директивы ВШСЭС, Пэттон неожиданно форсировал Рейн. День спустя Эйзенхауэр вылетел в Визель, город в нижнем течении Рейна, где он наблюдал, как 9-я армия Симпсона (приданная 21-й группе армий) форсирует Рейн, почти не встречая сопротивления. К северу 2-я армия форсировала Рейн с боями. В то же самое время Ходжес и Пэттон расширяли свои плацдармы. Последнее наступление развивалось.

25 марта Эйзенхауэр на короткое время приехал в штаб-квартиру Монтгомери. Там уже были Брук и Черчилль. Премьер-министр показал ему ноту, полученную от советского министра иностранных дел Молотова. Молотов обвинил Запад в "проведении за спиной Советского Союза" сепаратных переговоров с немецкими военными в Италии. Как позднее вспоминал Черчилль, Эйзенхауэр "был очень огорчен и раздосадован несправедливым, по его мнению, и необоснованным обвинением". Эйзенхауэр сказал Черчиллю, что всегда будет принимать капитуляцию на поле боя; в случае политических осложнений он будет консультироваться с главами правительств. Черчилль ответил, что союзникам следует опередить русских в Берлине и занять как можно больше территории Восточной Германии, во всяком случае "пока не рассеются мои сомнения относительно намерений русских" *15.

Так началось последнее большое противостояние второй мировой войны. Как только войска союзников форсировали Рейн, а Красная Армия заняла позиции по Одеру — Нейсе, судьба Германии была решена. Более трех с половиной лет в центре внимания Эйзенхауэра был вермахт. А теперь Черчилль хотел, чтобы он думал не столько о немцах, сколько о русских. Эйзенхауэр сопротивлялся такому повороту событий. Для этого сопротивления имелись как политические (которые будут обсуждены позднее), так и некоторые военные причины, самая важная из которых являлась и самой простой: Эйзенхауэр поверил бы в конец вермахта только после его безоговорочной капитуляции.

Кроме общего анализа немецкого характера, Эйзенхауэра пугало и одно специфическое соображение — он боялся, что нацисты через горный проход собираются уйти в австрийские Альпы, откуда они будут вести партизанскую войну. Эйзенхауэр хотел быстрого, резкого и определенного конца войны; чтобы добиться его, он верил, что объединенные союзнические силы должны оккупировать Альпы. Они составляли для него более важную цель, чем Берлин. Он тем самым отвергал аргумент Черчилля, будто он должен соревноваться с русскими, кто быстрее дойдет до немецкой столицы.

Это решение означало изменение планов, что было чувствительным ударом для британской гордости. Это решение часто критиковали, и не только англичане. Хулители Эйзенхауэра по обе стороны Атлантики считают его самой большой ошибкой в войне.

Захват Берлина был очевидной кульминацией наступления, которое началось в 1942 году в Северной Африке. Западная пресса, британский и американский народы считали, что ВШСЭС направляет свои армии на Берлин. Сотрудники ВШСЭС на самом деле так и спланировали операции. В сентябре 1944 года, когда казалось, что силы союзников вот-вот войдут в Германию, штабисты разработали предложения для завершающего наступления. "Наша главная задача — как можно более ранний захват Берлина, — начинались эти предложения, — основной цели на территории Германии". Путь к этой цели состоит в нанесении основного удара севернее Рура силами 21-й группы армий; 12-я группа армий должна была играть вспомогательную роль. Эйзенхауэр принял этот план; несколько раз он говорил Монтгомери: "Ясно, что Берлин — это главный приз" *16.

Когда он изменил свое мнение? Дело в том, что военное положение в марте 1945 года существенно отличалось от того, которое было в сентябре 1944 года. В сентябре Красная Армия еще не заняла Варшавы и находилась в трехстах милях от Берлина; союзники были от немецкой столицы приблизительно на том же расстоянии. В марте 1945 года союзникам оставалось более двух сотен миль до Берлина, а Красная Армия находилась от него всего в тридцати пяти. 27 марта репортер спросил Эйзенхауэра на пресс-конференции: