О красоте - Зэди Смит

- Вот облом. А поближе?

Говард покачал головой.

- Не слишком-то приветливо с вашей стороны.

- Я вообще неприветлив.

Виктория отхлебнула из бокала. Потрогала серебристые края зеленых шортиков.

- Я сейчас, наверное, вылитое чучело. Но дома я всегда хожу в удобной одежде. Не могу больше в этой юбке. Люблю, когда комфортно.

Она побарабанила пятками по матрасу и спросила.

- Ваша жена и дети тоже пришли?

- Я как раз их искал.

- А я думала, вы искали туалет, - Виктория, прищурив глаз, обличительно ткнула в него нетвердым пальцем.

- Его тоже.

- Хм.

Она снова повернулась, как на шарнирах, и плюхнулась на живот: ноги уперлись в спинку кровати, а голова очутилась недалеко от его колен. Рискованно поставив бокал на покрывало, девушка положила подбородок на руки. Изучающее всмотрелась Говарду в лицо и вдруг мягко улыбнулась, словно увидела нечто забавное. Говард следил за ее взглядом разбегающимися глазами, пытаясь их сфокусировать.

- Моя мать тоже умерла, - начал он, сбившись с намеченной интонации. - Поэтому я вас хорошо понимаю. Я тогда был моложе вас. Намного моложе.

- В этом, видимо, все и дело, - ответила она. Ее улыбка слиняла, уступив место задумчивой хмурости. - Почему бы не сказать просто: «Классный помидорчик!»?

Говард сдвинул брови. Что еще за игра? Он достал кисет с табаком.

- Классный - помидорчик, - раздельно произнес он и вынул из мешочка «Ризлу»[84]. - Вы позволите?

- Курите. Вам неинтересно узнать, что это означает?

- Не очень. У меня голова другим занята.

- Это такая фишка у студентов Веллингтона, - зачастила Виктория, приподнимаясь на локтях. - Наш шифр. Например, про семинар профессора Симеона мы говорим «Помидорчики: природа против селекции», про семинар Джейн Коулман (до чего тупая сука!) - «Чтобы как следует узнать помидорчики, необходимо изучить незаслуженно принижаемую роль женщины в истории», про семинар профессора Гилмана - «Строение помидорчика идентично строению баклажана», семинар профессора Келласа называется «Невозможно доказать существование помидорчика безотносительно самого помидорчика», а семинар Эрскайна Джиджиди - «Съеденный Найполом помидорчик в постколониальном мире». И так далее. Спрашиваешь: «На какой семинар записался?» - а тебе в ответ: «Помидорчики 1670-1900». Или еще что-нибудь в таком духе.

Говард вздохнул и провел языком по краю папиросной бумаги.

- Весело.

- Но ваш семинар… Ваш семинар - настоящая классика. Я от него без ума. Ваш семинар как раз о том, что никогда не стоит говорить «Классный помидорчик!». Потому к вам так мало ходит народу - я это не в обиду, это комплимент. Многим же неинтересно, когда нельзя ляпнуть «Классный помидорчик!». А для вас ведь ничего хуже не придумаешь, верно? Потому что ваши занятия не место для любителей помидорчиков. За это я их и уважаю. Они образцово интеллектуальны. На ваших занятиях становится понятно, что помидорчик - надуманное понятие, которое ни в коем случае не ведет к высшей правде, и никто не притворяется, будто помидорчики спасут вам жизнь или принесут счастье. Или что они учат жить, облагораживают сердце и являются «примером величия человеческого духа». Ваши помидорчики близко не лежат рядом с любовью и истиной. Это не дутые величины. Это такие прелестные, ни для чего не нужные помидорчики, которые люди, исключительно по собственным эгоистичным соображениям, наделили культурной - точнее, питательной - ценностью. - Она грустно хихикнула. - Именно так вы всегда и говорите: давайте вникнем в термины. Что красивого в этом помидорчике? Кто решил, что это и есть красота? По-моему, вы очень смелый, я давно хотела вам сказать, и хорошо, что сейчас сказала. Все вас ужасно боятся и ничего не говорят, а я всегда думаю: да ведь он обычный человек, преподаватели тоже люди; а может, ему будет приятно услышать, что мы любим его семинар. Ладно. В общем, ваш семинар - самый строгий, в плане интеллекта… Все так думают, а в нашем тупом Веллингтоне это, в общем-то, серьезный комплимент.

В этом месте Говард закрыл глаза и, как гребнем, провел рукой по волосам.

- Просто ради любопытства: как называют семинар вашего отца?

На мгновение Виктория задумалась. Потом махом допила вино.

- Храни вас помидорчики.

- Ну разумеется.

Виктория подперла ладонью щеку и вздохнула.

- И как меня угораздило проболтаться про помидорчики? Когда вернемся, меня, наверное, исключат.

Говард открыл глаза и закурил.

- Я никому не расскажу.

Они обменялись мимолетными улыбками. Виктория, кажется, вспомнила, где она и почему: опустила лицо, сжала дрожащие от сдерживаемых рыданий губы. Говард откинулся на спинку шезлонга. На несколько минут повисло молчание. Говард методично попыхивал самокруткой.

- Кики, - вдруг сказала она. До чего паршиво услышать имя возлюбленной из уст той, с кем собираешься ее предать!

- Кики, - повторила она, - ваша жена. Она восхитительная. Видная такая. На королеву похожа. Величественная.

- • На королеву?

- Она очень красивая, - нетерпеливо пояснила Виктория, словно Говард отказывался признать очевидную истину. - Прямо африканская королева.

Говард глубоко затянулся.

- Боюсь, она бы вас за такие слова по головке не погладила.

- За «красивую»?

Говард выпустил дым.

- За «африканскую королеву».

- Почему?

- Думаю, она сочла бы это определение высокомерным и покровительственным, не говоря уж о том, что оно некорректно с фактической точки зрения. Послушайте, Виктория…

- Ви. Сколько можно повторять!

- Ви. Мне пора идти. - И не тронулся с места. - Вряд ли я сумею сегодня вам помочь. По-моему, вы выпили больше, чем следовало, и у вас огромное эмоциональное…

- Дайте-ка глотнуть, - кивнула она на его бокал и подалась вперед.

Что-то такое она сделала со своими локтями, отчего груди стиснулись, а их выпуклости, лоснящиеся от какого-то крема, стали общаться с Говардом автономно от хозяйки.

- Дайте глотнуть, - повторила она.

В этом случае Говарду пришлось бы поднести свой бокал к ее губам.

- Один глоточек, - сказала она, глядя поверх стеклянного края бокала ему в глаза.

И аккуратно пригубила вино, которое он все-таки ей подал. Когда она отстранилась, ее подвижный, чрезмерно большой рот влажно поблескивал. Морщинки на полных смуглых губах были в точности такие, как у его жены: снаружи почти черные, а внутри, в складочках, сливовые. В уголках губ уцелели ошметки помады - словно той не достало сил полностью освободить такое пространство.

- Должно быть, она необыкновенная.

- Кто?

- Да соберитесь же! Ваша жена. Она, должно быть, необыкновенная.

- Вот как?

- Да. Потому что мама с кем попало дружбу не заводит, то есть не заводила. - При переходе на прошедшее время голос ее сорвался. - Разборчивая была. Редко открывала душу. Я теперь думаю, что, может, тоже плохо ее знала.

- Уверен, что это не…

- Ш-ш, тихо! - пьяным голосом сказала Виктория и уронила несколько нечаянных слезинок. - Не о том сейчас речь. Главное, она не терпела дураков, понятно вам? Понравиться ей могли только особенные люди. Настоящие. Не то что мы с вами. Настоящие, особенные. Выходит, Кики особенная. А вы тоже так считаете? - спросила Виктория.

Говард опустил окурок в ее пустой бокал. Груди грудями, но пора было ретироваться.

- Скажем так… Именно благодаря ей моя жизнь стала такой, какая она есть. И для нас оно да, особенное.

Виктория сочувственно покивала и положила руку на его колено.

- Какой вы, однако. Нет чтобы просто сказать «Классный помидорчик!».

- Я думал, мы говорим о моей жене, а не об овоще. Она наставительно похлопала его по брючине:

- Не об овоще, а о плоде[85]. Говард кивнул.

- Плоде.

- А теперь, доктор, дайте мне еще глоток.

Говард отвел бокал в сторону.

- Тебе уже хватит.

- Дайте еще!

Она решилась. Спрыгнула с кровати и очутилась у него на коленях. Его эрекция была очевидной, но она сначала хладнокровно допила вино, сидя на нем, как Лолита на Гумберте, - словно на случайно подвернувшейся мебели. Вне всякого сомнения, она читала «Лолиту». Затем рука ее обвила его шею, и Лолита обернулась соблазнительницей, сладострастно посасывающей его ухо (видимо, она заодно поучилась у миссис Робинсон[86]); от соблазнительницы девушка перешла к роли ласковой старшеклассницы, очаровательно чмокнув его в уголок рта. Но какую героиню изображала она теперь? Едва он собрался ответить на поцелуй, как она испустила стон - восторженный и совершенно сбивающий с толку - и принялась елозить языком у него во рту, напрочь обезоружив Говарда. Он пытался регулировать происходящее, дабы их поцелуй отвечал традициям поцелуйного дела, но она упорно сновала языком по его верхнему нёбу, одновременно сжимая мошонку, жадно и больно. Потом принялась медленно, словно под музыку, расстегивать его рубашку и, кажется, была разочарована, не обнаружив под ней порнографической мохнатости. Особым образом, как если бы волосы там имелись, потерла ему грудь, легонько дергая за то немногое, что было в наличии, а сама - бывает ли такое? - заурчала. И потянула его за собой на кровать. Он только подумал снять рубашку, а все уже было сделано за него. Урчание и стоны возобновились, хотя он даже еще не дотронулся до ее груди, а сидел на противоположном краю кровати и сосредоточенно сковыривал одну туфлю с помощью другой. Потом приподнялся и протянул руку назад, чтобы разделаться-таки с непокорной туфлей. Она, похоже, продолжала без него, игриво извиваясь и вороша коротенькие дреды так, как того заслуживали волосы подлиннее и поблондинистее.