Коло Жизни. Середина. Том 1 - Елена Асеева

Там же в небесах… здесь на четвертой планете, которую люди называли по разному: Красный Гор, Куджа, Мангал, Лахитанга, Нергал, Веретрагной, Вархран, Бахрам, Арес, Марс, а лесики и влекосилы в основном Яр и Орей… Так вот здесь небосвод ночью, будучи буро-синим, прочертил в себе всполохи света. Придав той рябью цветовых тонов, себе почитай фиолетовый отлив, по мере удаления от бурости переходящий в блеклую-алость золотых полутонов.

— Как красиво, как могутно, — задохнулся тем любованием юноша.

Он порывчато вздел вверх руку и провел вздрагивающими от волнения перстами по глади стекла, отделяющего его оттого запредельного мира четвертой планеты.

— Также величественно, как и на Земле, — нескончаемо торжественно дополнил Яробор Живко, все еще голубя стекло. — Как я люблю горы, Вежды, как люблю. Их нескончаемая сила, мощь, словно могущественного великана не может не потрясать, она не может не восхищать и пленять… Пленять своими кряжистыми склонами и покрытыми льдами вершинами, каковые вроде как поддерживают сам небосвод. Стремительность горных рек завораживает вольной кипучестью вод, а глади озер невозмутимой степенностью. Там в горах воздух насыщен не только смолистостью хвойных деревьев, но и ядреной зеленью колыхающихся трав, сладковатостью малых пушистых цветов, прижавших свои головки к камушкам и холодной задумчивостью родников. — Мальчик глубоко вздохнул и также рокотливо выдохнул, будто днесь оказался в описываемом им краю. — А здесь… Здесь вроде бы одни каменные глыбы, однако, такие цвета, такое движение света, что можно захлебнуться этими нескончаемыми переливами.

Юноша шагнул как можно ближе к стеклу и прижался лбом к той поверхности, ощутив слегка тепловатое, вибрирующее его состояние.

— Нет, тут не одни камни, — отозвался Вежды.

Он восседал на мощном деревянном троне, с покатыми локотниками и со слегка пологой спинкой, сверху укрытой ворсистой синей материей. Деревянные облокотницы того трона завершались серебряными головами медведей с разинутыми широкими пастями в которых переливались точеные алмазные зубы и клыки, лоптасто — красными смотрелись языки. Низкими вычурно завитыми по спирали, прикрытые долгой волокнистой бахромой пущенной по краю, были ножки трона. Сидалище Вежды поместилось супротив окна, почитай обок ложа Яробора Живко, стоящего посередь комнаты, весьма широкого, без спинки и ножек, с исчерна-синего цвета поверхностью да разбросанными по нему ворохом подушек. Та самая комната… комля, в которой когда-то пребывала Есислава, теперь досталась Ярушке. И это было помещение в каковом стены, имеющие треугольную форму сходились в одной вершине. Самих стен было пять, пятиугольным смотрелось и основание пола, потому форма комли соответствовала образу пятиугольной пирамиды. Гладь стен поражала своим серебристо-синим, неясно-тусклым цветом и на них висели, зацепившись концами, кучные лоскутки дымчатых испарений прозрачно-голубого цвета, иноредь вздрагивающие, будто чем напуганные. Серебристо-синим, самую толику прогибающемся под стопами, оказался пол в комле, а войти в нее можно было через зацепившийся за один их угловых проемов стен долго-вытянутый клок синего облака.

Пробудившись в комле, юноша был потрясен ее видом и какой-то царящей внутри тревогой, а может данное волнение просто правило в самой человеческой плоти. Ибо стоило Яробору Живко подняться с ложа и оглядеться, как Крушец выбросил столп сияния из его головы, и с тем мгновенно окрасил подносовую ямку густой россыпью крови выкатившейся из обеих ноздрей.

Седми был против того, чтобы Вежды сказывал настойчиво допытывающемуся мальчику, где они находятся, страшась гнева Родителя. Однако Димург, всегда умеющий успокаивать и уговаривать младших (и не только особо близкого ему Седми) смог убедить последнего в обратном… убедить и умиротворить.

— Недопустимо, — мягкими переливами бархатистого баритона, голос Вежды вползал в Седми, лаская его белую кожу и пшеничные волоски. — Что Ярушка о себе такого низкого мнения… Что смеет такое говорить про себя, словно уничижая этими словами самого Крушеца… самого нашего Отца. Не зачем было и вовсе в этой жизни ставить такие жесткие рамки меж нами и нашим малецыком. Крушец такая бесценность, такой способный, уникальный. Он бы итак научился управлять плотью, наполнил бы ее чувственностью, эмоциями. Не припомню, чтобы кого Родитель держал в таком напряжении. Каждый из братьев, будучи лучицей, ощущал собственную значимость, собственную божественность… И для чего стало необходимым подвергать, нашу драгость, таким волнениям мне не понятно.

Очевидно, Вежды во многом был не прав, сказывая при Седми таким образом, и эту не праведность он лично ощущал. Однозначно, коли б он передал в свое время тоску Крушеца по Першему, и его просьбы, Родителю, Тот все изменил бы в отношении лучицы… Одначе сейчас Вежды стало выгодно говорить именно так с Седми, чтобы была вероятность успокоить и убедить младшего брата, подчинить его поступки себе. Димург этим занимался уже не впервой, и не всегда (как в данный момент) сие направлялось против Раса. Чаще данное подчинение Седми старшему брату, носило для него благость и не раз отводило его от ошибки, не правильного действа, а возможно и от самой гибели, как таковой.

— Просто за Крушеца никогда не велось полноценного соперничества, — хоть как-то противоречил Седми, Димургу, впрочем зная наверняка, что вскоре он ему уступит…уступит как всегда. — И когда велось соперничество за братьев, Боги старались собственной заботой противопоставить себя иным печищам. Днесь…

— Днесь, наш милый малецык, подле. Так неужели мы с тобой его не поддержим, не окружим заботой, лишний раз не поцелуем, — перебивая на полуслове брата, отзывался Вежды и голос его легохонько звенел, точно вторя волнению и трепещущим облакам в своде залы.

Потому как вскоре Рас уступил, Вежды и отворил одну из створок, прикрывающих с внешней стороны стену комли, и показал любознательному мальчику четвертую планету Солнечной системы, где тысячелетия назад была разбита маковка Димургов.

— Здесь на этой планете песок, пыль и не плохой верхний слой почвы. Мощные каньоны, — продолжил пояснять Господь юноше, ласково поглядывая на него сверху. — Узбои рек по которым когда-то текла вода, потухшие вулканы, пустыни, низменности, возвышенности и горные кряжи, покрытые ледниками. Еще до появления необходимых условий жизнедеятельности на Земле, четвертая планета имела благоприятные предпосылки для существования на ней жизни. Ибо двигающий недалеко от нее газовый гигант, пятая планета, каковую люди называют Мулу-баббар, Суй-Син, Земля Перуна, Земля Зевса, Юпитер, был достаточно мощным и обогревал четвертую планету. Пятая планета является самой большой в Солнечной системе и обладает собственным источником тепла, который излучает его, в количественном отношении, во много раз больше чем получает от Солнца. По составу пятая планета схожа с Солнцем, посему глядя на нее, ты увидишь лишь непрерывное кипение газового океана. Однако произошедший сбой, скачкообразно снизил излучение тепла и четвертая планета вельми при этом пострадала. У нее пропала атмосфера, изменился климат и температурный режим. И тогда Земля приняла на себя роль главенствующей планеты в системе, так как находилась ближе к Солнцу, и достаточно далеко от Мулу-баббар…

Протянул величание пятой планеты Вежды. Разговаривая с мальчиком, он всегда мешал названия планет Солнечной системы, четко называя только саму Землю и Солнце. Понеже переданная ему дотоль информация от королевы марух, как — то сумбурно путалась в его естестве, вероятно, плохо отложившись.

— Мы почасту создаем двухпланетные системы, — дополнил Господь пару минут спустя, прерывая молчание. — Потому что эта самая идеальная форма развития жизни. В процессе формирования системы почасту бывают значительные сдвиги в ее внешнем строении, и посему при любом изменении одна из планет… третья или четвертая приобретет, необходимые параметры и станет пригодной для обитания на ней живых существ.

— Словно репа, — произнес чуть слышно Яробор Живко не столько желая перебить Бога, сколько не в состоянии смолчать.

— Что ты сказал, мой милый? — мягко вопросил Вежды и легохонько дыхнув, прикрыл от утомления очи… теперь он уставал даже от простого разговора.

Несмотря на то, что видений за прошедшие три дня, каковые юноша провел на маковке, у него не проходило, Вежды стал чувствовать себя еще хуже. И сияние, положенное всем Зиждителям, теперь даже пежинами редко посещало его кожу. Словно с каждым диспутом с Седми или Трясцей-не-всипухой на коже Димурга потухали и вже навсегда те золотые пятна. Вежды знал, ухудшение его состояния связано с тем, что все дотоль им схованое начинало, скажем так, давить на него. Ему нужно было, как можно скорей, выплеснуть свою тайну на кого-то… Кого-то, кто мог это принять и перенести. К таким кто мог перенести относились, конечно, старшие Боги: Перший, Небо, Асил, Дивный. К ним относился Родитель, и как это не прозвучит удивительно, тройка сестер демониц: Кали-Даруга, Калюка-Пурана и Калика-Шатина. Все три демоницы, и не только Кали-Даруга, будучи Творением Першего, оставались очень близки к Димургам. И, несомненно, с особым трепетом относились к Вежды… Вежды первой лучице, первому сыну.