Двое из будущего. 1904 -… - Максим Валерьевич Казакевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На улице оказалось свежо. Накинув на плечи пальто, я встал возле входа, прикрыл глаза напротив по-весеннему яркого солнца и замер, приходя в себя. Сзади хлопнула дверь и несильный толчок в плечо заставил открыть глаза. Пудовкин, взирая на меня осоловевшими глазами, удивленно, с пьяными нотками в голосе, спросил:
— Иваныч, ты чего? Случилось что?
— Нет, все нормально, Захарыч. Просто покурить вышел.
— А-а…, а я уж подумал… Постой, так ты же не куришь!
Я пожал плечами и попросил:
— Угостишь?
— Конечно, что за вопрос? — и он хлопнул ладонью по одному карману, затем по другому. После задумался, хлопнул себя по лбу и убежал внутрь. Вернулся вскоре, неся портсигар и спички, вручил мне их и, хитро подмигнув, опять скрылся в кафешке, желая снова оказаться в объятиях доступной дамы.
Я действительно закурил. Достал папироску из портсигара, чиркнул спичкой и затянулся, словно я опять стал подростком. Дым глубоко проник в легкие и неожиданным спазмом сковал горло. Я закашлялся. Все-таки не зря не курил — табак у Пудовкина оказался настолько отвратительным по качеству, что оставлял во рту вкус тлеющего прелого сена. Да и крепок он был чрезвычайно. После первой же затяжки никотин пошел гулять по крови, будоража мысли.
Откашлявшись после единственной затяжки, папироса улетела в сторону. И отмахнувшись рукой от смрадного облака я вдруг решил уйти. То сексуальное возбуждение стало проходить и та девка, что профессионально играла свою роль, меня больше не прельщала. И более того, вспоминая как она пыталась меня соблазнить, у меня ничего кроме чувства брезгливости, это не вызывало. Да, она была молода и по-своему красива, но все же не то ценю я в женщинах, не их тела. И не сиськи с жопами для меня главное, а главное те чувства, которые они во мне вызывают. Эта же девка ничего хорошего во мне не вызывала. И потому, машинально сунув портсигар и спички в карман пальто, я запахнулся и двинулся в сторону дома. Вышел на набережную, в полном одиночестве дошел до моста через Луньхэ и вышел на вокзал, на котором стояли сгоревшие остовы грузовых вагонов. Здесь неожиданно встретил Петро, который зубоскалил с каким-то мужиком из мастеровых. Он меня не заметил и я спокойно прошел мимо. Так же в полном одиночестве прошел через Старый Китайский город, миновал дачные места и вышел на дорогу, ведущую вокруг Золотой горы до нашего участка на берегу моря. И путь до моего дома оказался пустынным. По какой-то причине ни один человек мне не встретился и потому я волей-неволей вернулся мыслями к той девке. И опять мой организм взбунтовался. Едва я вспомнил, как мял ее груди, как трогал соски и, как она пыталась меня соблазнить, как жар внизу живота вспыхнул с новой силой. Полыхнул адски, да так, что кровь ударила в голову и я словно потерял рассудок. Яркие картинки воспоминаний застили глаза и сердце, требуя секса, застучало словно отбойный молоток. В тот момент я почти понял, что чувствовали насильники и маньяки, понял, что толкало их на преступления. И, слава богу, что дорога оказалась пустынной.
В каком-то бреду я дошел до дома и словно пьяный перешагнул порог. Навстречу вышла Лизка с испачканными мукой руках. И едва глянув на меня, все поняла. Она вытерла руки о передник, помогла снять с меня пальто и, когда я присел чтобы стянуть сапоги, сказала мне:
— Баня еще теплая, Василий Иванович. Идите туда…
И я ее понял. Ушел туда и там разделся до исподнего. Спустя какое-то время туда пришла и Лизка в длинном шелковом халате. Заперев за собою дверь, она повернулась ко мне и замерла на секунду, всматриваясь в мои голодные глаза. А потом вдруг с грацией лани дернула поясок и халат шуршащим водопадом скользнул вниз. И предстала передо мною в глухой ночной рубашке, от самой шеи до талии ушитой по самой фигуре и лишь от бедер рубашка расходилась свободным колоколом. А фигура у нее, надо сказать, была словно гитара. Узкая талия, бедра самый сок и высокие, торчащие, словно пистолеты, груди.
В бане царил полумрак. Слабая лампочка едва прогоняла темноту, а узкое высокое окошко не могло пропустить солнце вовнутрь. Но и того света мне хватило, чтобы оценить ту красоту, что скрывала ажурная ткань. О жутких шрамах я не думал, да и не успел я их заметить. Лизка подошла, тонкими пальцами распустила завязки кальсон, а затем, повернувшись, задрала подол и выгнулась, оголив белоснежный зад… И у меня отказал разум…
Случилось то, что должно было случиться. Наутро я проснулся легко и непринужденно, рывком соскочил с кровати и прошел к печи. Там уже вовсю трудилась Лизка, квохтала над сковородками, громыхала приборами. На мои шаги выглянула из-за занавески и улыбнулась.
— Добрый день, Василий Иванович, — поздоровалась она довольно. — Как вам спалось?
— Неплохо спалось, — честно признался я. И она словно бы ничего вчера ничего не произошло, снова скрылась за занавеской и продолжила свою готовку.
— Садитесь за стол, завтрак почти готов.
Она вела себя так, как будто бы ничего и не случилось. И даже голос ее не поменялся, никаких тайных ноток в нем не проявилось.
— А где все?
— Выгнала я их. Нечего им дома делать, бездельникам.
Я недоуменно пожал плечами. Собственно и это не было чем-то необычным, Лизка на правах исполняющей обязанности моей экономки терпеть не могла сидящих без дела парней и все время пыталась всучить им какую-нибудь работу. Да те и сами были рады сбежать от домашних обязанностей при первой же возможности.
Я сходил в сортир, в холодной бане плеснул на лицо воды и утерся жестким полотенцем. Потом вернулся в дом и сел за стол. Лизка выставила передо мною целую гору пышущих жаром блинов, по которым тающим айсбергом пытался сползти огромный кусок масла.
Чайник на примусе давно был разогрет, так что мне не пришлось долго ждать. И вот сидя на стуле, держа в одной руке дымящуюся чашку сладкого и крепкого чая, а в другой свернутый блин, я вдруг впервые за все время сам пригласил Лизку присоединиться. Сказал просто:
— Садись, — и кивком головы показал куда ей следовало приземлиться. Она без возражений присела и спрятала обожженную кисть под стол. Но при этом ничуть не смутилась и ответила на мой прямой взгляд такой лучезарным сиянием бездонных глаз, что у меня невольно
