Ханс Кристиан Андерсен - Ирина Муравьева

Сказки сороковых и пятидесятых годов говорили совсем о другом: в них отражался человек, полный исканий и противоречий, жгучего сострадания к одним и растущего презрения к другим, страстно стремящийся найти ответ на сложные вопросы жизни.

С вершины успеха ему виделись совсем не только цветочные гирлянды празднеств в честь сказочника, слышались не только звонкие бубенчики похвал.

Достигнув славы и богатства, Андерсен продолжал смотреть на мир глазами обитателя нищих окраин, где люди сгорблены от непосильного труда, где в сырых подвалах чахнут дети, где праздником бывает миска горячего картофеля.

Его сила была силой этих людей, его слабость — их слабостью, его счастье зависело от их счастья.

Сказочные чудеса с самого начала жили у Андерсена в дружном соседстве с буднями и прекрасно помогали оттенить поэтическое, посмеяться над уродливым. При этом ведьмы, и эльфы, и тролли, и феи думали, чувствовали и действовали чисто по-человечески.

В разговорах домашних вещей с карикатурной четкостью выступали пороки их хозяев: безбожно врал, хвастал и волочился напропалую нищий щеголь-воротничок, спесиво выпрямлялась самовлюбленная штопальная игла, фарфоровый дедушка-китаец, плененный титулом и богатством, готов был упрятать внучку в темный шкаф к безобразному Козлоногу…

Пышные тюльпаны и толстые пионы презирали скромную ромашку, желтые лилии напоминали кислых, чопорных сплетниц и лицемерок, важный индюк издевался над аистом, а ученый попугай читал нравоучения певчей птичке, упрятанной в клетку: в мире птиц и цветов тоже легко было с помощью фантазии и юмора открыть сходство с людьми.

Сказочник вкладывал собственные мысли и чувства в стойкого оловянного солдатика с его немой любовью к бумажной балерине, в храброго фарфорового трубочиста, ведущего пастушку в широкий мир, в гадкого утенка и серенького соловья. Но случалось, что тема требовала в герои не птицу, не цветок, не игрушку, а человека. Это были чаще всего печальные истории с плохим концом, в них говорилось о нищете и одиночестве, о страданиях и о смерти.

Девочка в лохмотьях, продающая спички, замерзала в двух шагах от теплой печки, от елки, от жареного гуся, и ее не ждало в конце чудесное спасение.

Правда, при последней вспышке спичек девочке почудилось, что умершая бабушка уносит ее на небо, но ведь это было только видение умирающей, никак не уничтожавшее ужас этой смерти. В «Тени» сказочными героями были сама тень и глупая принцесса, уверенная в своей «зоркости». Им и доставался счастливый сказочный конец. А ученый, которому вначале принадлежала тень, жил в нищете, потому что он проповедовал любовь к истине, добру и красоте, и погиб в тюрьме жертвой коварства и жестокости.

В сказке «Мать» героиней была простая, бедная женщина, у которой смерть похищала единственного ребенка. Мать шла искать его сквозь ночную метель и ветер. Чтобы узнать дорогу, она отдала свои глаза озеру и согревала, прижав к груди, замерзший колючий терновник, так что он зазеленел и расцвел. Свои прекрасные черные волосы она обменяла на седые космы старухи привратницы, чтобы войти в волшебный сад смерти и спасти свое дитя.

Все эти сказочные испытания помогали раскрыть силу и величие самоотверженной материнской любви. И когда вконец измученная женщина все же склонила голову перед «божьей волей», в этом тоже была правда жизни: многие поколения бедняков страдала и роптали, но не могли перешагнуть через веру, что «богу виднее».

Воспоминание о собственной матери вдохновляло Андерсена, когда он писал эту сказку, полную скорби.

Чтобы подчеркнуть, что он не хочет ограничивать себя рамками сказки в обычном смысле этого слова, Андерсен с 1852 года стал называть свои сборники «Сказки и истории».

«В датском народном языке слово «история» может означать и самую фантастическую сказку и простой рассказ», — пояснял он.

Андерсен любил бродить по копенгагенским улицам. Он знал, как они выглядят в разные часы, в разное время года. Вот капризный апрель мешает улыбки со слезами, поливает улицы мимолетным дождичком и одевает людей то по-летнему, то по-зимнему. Вот сентябрь с кистью маляра, он дотрагивается до листьев, и они пестреют желтым, зеленым и красным. А вот унылый ноябрь, он плачет навзрыд, чихает, сморкается, и у домов и прохожих тоже хмурый, простуженный вид…

С городского вала видна морская даль и корабли, плывущие к шведскому берегу. А если пройти немного, увидишь два мрачных здания: тюрьму и богадельню. В темных камерах за решетками и в бедных комнатках, где доживают свой век нищие старухи, скрыто столько грустных историй! А на валу с громкими криками и смехом бегают босые ребятишки, — не приведет ли и их судьба когда-нибудь за эти толстые стены?

…Мимо прошли нарядная толстая дама с молодым человеком, похожим на сложенный зонтик. Дама держит губки бантиком и слушает, как ее спутник горячо рассуждает о добродетели и благочестии. Маленькая нищенка робко подходит к ним, но они слишком заняты разговорами, чтоб обратить на нее внимание.

Смеркается, ребятишки бегут домой, влюбленная парочка шепчется у ствола огромного дерева, где-то грохочут кареты, везущие «избранных счастливцев». Кто-то из них сегодня получил третий орден за уменье вовремя молчать со значительным видом, другой доволен итогами делового дня: его секретарь не имел ни минуты отдыха из-за потока бумаг, да и сам начальник утомился, подписывая их лихим росчерком… Вот вышла из дому на поиски добычи известная всему городу сплетница, похожая на сову: в ее устах самая невинная мелочь превращается в ужасающее происшествие. Молоденькая служанка с заплаканным лицом идет, ничего не видя кругом: может быть, ее выгнала сварливая хозяйка, а может быть, жених променял ее на вдову с небольшим капитальцем.

Эх, глупый парень! Да разве деньги когда-нибудь заменяли хорошему человеку настоящую любовь?

А у чердачного окна большого грязного дома стоит худенькая бледная девочка, с тоской глядя на стены и крыши вокруг. Она больна, ей нельзя выходить, а мать ушла на заработки и не вернется до вечера…

Хорошо бы ей развести свой садик в ящике с землей, какой был когда-то у маленького Ханса Кристиана! И Андерсен медленно возвращается домой, неся в памяти несколько зернышек будущих сказок и историй обо всем, что он видел вокруг.

Раскрывая «Датский народный календарь» в 1852 году, читатели с радостью находили там имя Андерсена. Какая же будет новая сказка? Веселая или грустная? Но это была не сказка, а одна из тех историй, которые каждый мог встретить на своем веку: будничная и трагическая.