Исторические портреты. 1613 — 1762. Михаил Федорович — Петр III - А. Сахаров (редактор)

Одновременно царь принимает решительные меры по созданию промышленности. Еще в 1697 году по его указанию начали строить доменные печи и пушечные литейные цехи на Урале. В следующем году в Невьянске заложили первый металлургический завод. Уже через три года он дает первый чугун. Затем появляются другие заводы и фабрики — металлургические, суконные, парусные, пороховые, канатные, кожевенные и прочие, всего до сорока предприятий, и это — всего за несколько лет. Ремесленные мастерские и мануфактуры существовали и до Петра. В течение XVII века существовало (возникало, прекращало производство, снова его начинало) несколько десятков мануфактур в различных отраслях. Десятки тысяч вольнонаемных работников трудились на мануфактурах и промыслах (соляной, поташный, рыбный и другие), речном и гужевом транспорте. Но Петр придал развитию промышленности невиданный размах, продвинул его далеко вперед. И дело здесь не только и не столько в личной воле, энергии и желании царя и его русских и иностранных советников, сколько в объективном ходе вещей, потребностях страны. Такой мощный рывок назрел, был итогом внутреннего развития России и необходим для дальнейшего ее движения вперед, решения насущных национальных задач — в хозяйстве, военном деле, внешней политике.

Все усилия Петра, России давали свои плоды — первые и подчас не очень зрелые. Многое потом пришлось поправлять, доделывать, переиначивать — самому, его помощникам, из русских и иностранцев.

Нужно сказать, что в эти и особенно последующие годы Петр отнюдь не слепо, не бездумно использовал иностранцев, опирался на них в проведении своей политики преобразований. Хотя подчас в современной зарубежной литературе можно встретить утверждения, будто Россия и Петр всеми своими достижениями обязаны иностранным специалистам — военным, мастерам, администраторам. Это — одна крайность. Другая — мысль (например, у русских славянофилов XIX столетия и некоторых современных неославянофилов — «почвенников») о том, что Петр нанес вред России своим бездумным, рабским подражанием всему иноземному. Не правы и те и другие. Петр, при всех его крайних увлечениях, перехлестах и ошибках, поступал не только правильно, но и мудро, когда приглашал иностранцев, использовал их опыт и знания, высоко ценил тех, кто верой и правдой служил ему и России. В марте 1699 года, когда ушел из жизни его любимец весельчак Франц Лефорт, умно и тактично ободрявший его во всех хороших начинаниях, Петр искренне и безутешно плакал у его гроба. Так же горевал он и в ноябре того же года, после кончины своего мужественного и сурового генерала — Патрика Гордона. Оба они заслужили любовь и уважение Петра и оставили о себе хорошую и благодарную память. Петр ценил и многих других иностранных специалистов, но таким доверием и близостью к Петру, его душевным расположением, как Лефорт и Гордон, не пользовался уже никто. Однако царь отнюдь не закрывал глаза на явные недостатки многих иноземцев — пройдох и авантюристов, плутов и неумех. Не стеснялся давать им откровенные оценки, отстранять от порученного дела, наказывать, как он это делал и по отношению к своим соотечественникам.

Французский профессор Роже Порталь, известный русист, справедливо отмечал: «Россия самостоятельно медленно эволюционировала к прогрессу. Роль иностранцев, неотделимая от политики Петра Великого, составляла дополнительный вклад, иногда очень ценный, который ускорял эту эволюцию, но не был определяющим».

Петр вникал во все стороны жизни страны, внутренней и внешней политики, направлял государственный корабль в нужное русло. И это благотворно сказывалось во всем, в том числе и в международных делах, в русской дипломатии, которая в последние годы XVII века должна была сыграть большую роль в судьбе страны.

Усилиями петровских дипломатов П.Б. Возницына и Е.И. Украинцева удалось заключить двухлетнее перемирие с Турцией в Карловицах (14 января 1699 года) и тридцатилетнее в Стамбуле (начало 1700 года). Одновременно Петр подписывает договоры с королями Дании и Польши — так оформляется союз трех стран против Швеции (ноябрь 1699 года).

Союзники Петра вскоре начали военные действия против шведов. Но успех им не сопутствовал. Август II, король польский и курфюрст саксонский, послал войско во главе с Флемингом к Риге. Но, получив с его жителей полтора миллиона талеров, снял осаду и отвел свои полки от города. С Данией дело обстояло еще хуже: молодой шведский король, забияка и рубака, высадился на ее территории с пятнадцатитысячным корпусом, и Копенгаген оказался под ударом. Датский король капитулировал, и по миру в Травендале (8 августа 1700 года) его страна вышла из Северного союза. Петр остался с Августом II, союзником слабым, коварным, склонным к предательству.

Но Петр и здесь не опускает в бессилии руки. Продолжает вести дело к схватке с Карлом XII за выход к Балтике.

Подготовить все необходимое для борьбы с первоклассной шведской армией было не так-то просто. По плану, разработанному Петром и его советниками, русская армия должна была направиться на Нарву и Нотебург (древний русский Орешек) — шведские крепости на реках Нарове и Неве. С разведывательными целями к обеим крепостям был послан офицер-преображенец Василий Корчмин, который, получив за границей инженерное образование, владел наукой фортификации. Второго марта 1700 года Петр пишет Ф.А. Головину, что надо послать Корчмина сначала под Нарву, якобы для покупки шведских орудий для русских надобностей, а потом — в Нотебург:

«Также, если возможно ему там дело сыскать, чтоб побывал и в Орешке. А если в него нельзя, хотя возле него. А место зело нужное: проток из Ладожского озера (посмотри на картах). А детина кажется неглуп и секрет может сохранить. Важно, чтобы Книппер того не ведал, потому что он знает, что Корчмин учен».

Быстрым ходом шло обучение новобранцев. Рождалась на глазах новая армия. Специалисты давали ей высшую оценку. Гейне, датский посол, даже восхищался выучкой солдат:

— Новые полки чудесны. Они одинаково хороши и на ученье, и на параде.

Русскую артиллерию он же называл «образцовой», пехоту — «отборной», «высокодисциплинированной». Петр, очевидно, не раз слышал подобные отзывы и был доволен. С нетерпением он ждал известия из Константинополя о результатах переговоров с Турцией, чтобы скорее двинуть войска на шведов, присоединиться к союзникам:

— Я человек, на слово которого можно положиться. Я не буду прибегать к многословию; но мои союзники увидят на деле, как я исполню обязательства и сделаю больше того, что я обязан.

Весь в радужных ожиданиях и надеждах, Петр 8 августа 1700 года наконец получает долгожданную весть — договор с Турцией заключен. Развязав себе руки на юге, на следующий день Россия объявляет войну Швеции «за многие свейские (шведские. — В Б.) неправды», в том числе — за тяжкое оскорбление, нанесенное в 1697 году шведами во время пребывания «великого посольства» в Риге «самой особе царского величества", хотя официально, формально русский царь в посольстве отсутствовал; имелся, правда, некий урядник Петр Михайлов, но — кто же тогда в Риге знал об этом? Да если бы и догадались, то ведь Петр бдительно следил за соблюдением своего инкогнито, не терпел его нарушений, особенно в начале миссии.

Подобная мотивировка — дань старомосковской дипломатии с ее обидами по поводу действительных и мнимых оскорблений в адрес московского самодержца, «порухи» чести его и тем самым России. Дипломаты других стран в те времена тоже придирчиво относились к подобным вещам.

Двадцать второго августа русская армия выступила в поход. Северная война началась. Язвительный Ключевский иронизирует над Петром в связи с итогами южного предприятия: царь «очутился в неловком положении» — флот, построенный с такими мучениями и издержками, «остался гнить в азовских гаванях»; укрепиться в Крыму не удалось; канал между Волгой и Доном, который начали рыть по приказу Петра, забросили; все другое, касающееся «восточного вопроса» (безопасность от крымских набегов, ожидания балканских христиан), тоже отложили в сторону; Петр круто повернул с юга на север; «новая европейская конъюнктура перебросила его, как игрушечный мяч, с устья Дона на Нарову и Неву, где у него не было ничего заготовлено; сам он, столько готовившийся в черноморские моряки, со всеми своими переяславскими, беломорскими, голландскими и английскими навигацкими познаниями принужден был много лет вести сухопутную войну, чтобы пробиться к новому, чужому морю".

Историк сильно сгустил краски. Не обнаруживает он и сочувствия лихорадочным мерам и метаниям царя, не оценивает в полной мере их значение. Но все же в его рассуждениях немало и верного. Сам Петр довольно скоро отрезвеет от своих надежд той весенне-летней поры 1700 года, когда он почти по-юношески рвался в бой, грезил о быстрых и ярких победах. Как оказалось, Нарва — это не Азов и не Казыкермень. Но в ту пору ничего этого он не знал и, полный замыслов, спешил, чтобы полной грудью вдохнуть соленый воздух Балтики…