Отчет Брэдбери - Стивен Полански

— Выбирать вам. Просто знайте: если решите остаться, нам придется забрать клона.

— Я тоже не уеду, — сказал Алан.

Меня тронуло заявление Алана, хотя я понимал, что им движет скорее беспокойство за Анну и ее проблемы (если бы он сумел отказаться, ей бы не пришлось делать выбор), чем желание остаться со мной.

— Я не уеду, — повторил Алан.

— Все в порядке, Алан, — сказала Анна. — Не надо волноваться. Мы что-нибудь придумаем.

Алан встал, приблизился к Высокому и остановился прямо перед ним:

— Я не поеду.

— Алан, — велела Анна. — Вернись. Сядь сюда.

— Я тебя не боюсь, — сказал Алан.

Его голова доставала Высокому до груди, и рядом с ним он выглядел маленьким и бессильным.

— Тебе и не надо бояться, сынок.

— Я тебе не сынок, — заявил Алан. — Я ничей не сынок. Я не боюсь.

— Тогда сними эти чертовы очки, — велел Высокий. — Дай мне взглянуть тебе в глаза.

Алан снял очки и смело посмотрел на Высокого:

— Ты видишь мои глаза?

— Вижу.

— Я не боюсь.

Высокий пристально разглядывал его.

— Я вижу.

— Мне все равно, умру я или нет, — сказал Алан. — Ты это знал?

— Нет, — ответил Высокий.

— Тебе все равно, умрешь ты или нет?

— Нет, не все равно, — сказал Высокий.

— Значит, ты должен меня бояться.

— Может быть.

— Я знаю, чего ты от меня хочешь, — заявил Алан. — Я знаю, чего ты хочешь. Я этого не сделаю. Я не сделаю этого для тебя.

— Не сделаешь?

— Нет, — сказал Алан. — Я этого не сделаю.

— Сделаешь, — ответил Высокий. — Поверь мне. Ты это сделаешь.

— Я тебе не верю.

Высокий положил руку на плечо Алана. В этом жесте не было ничего грубого или угрожающего. Алан вывернулся из-под его руки.

— Молодец, сынок, — сказал Высокий. — Хорошо сказано. Хорошо сделано. — Он повернулся к Анне. — Отдаю вам должное. Вы отлично потрудились. — Он посмотрел на меня. — Вы оба.

Вечером, когда Алан лег спать, я сказал Анне, что горжусь им. Я видел, что Анна взбудоражена. Она оставила включенной духовку, пролила молоко, не закрыла дверцу холодильника, забыла спустить воду в туалете. Все это было на нее совершенно не похоже. Она рявкнула на Алана из-за какой-то мелочи (не помню, из-за чего) и впервые за все время отправила его в комнату. Я хотел сказать что-нибудь позитивное о том, что произошло.

— Ты им гордишься?

Мы лежали в постелях, выключив свет.

— Да. Горжусь.

— Кому нужна твоя гордость? Что она может изменить? Если я потеряю тебя, Рэй…

— Так или иначе, это произойдет.

— …Мне придется потерять всех и все, что я любила. — Она тряхнула головой, словно отгоняя дурные мысли. — Тебе этого не нужно знать.

— Послушай, Анна. Нет никакой пользы, никакой особой добродетели в том, чтобы оставаться со мной. Алан — вот кто в тебе нуждается.

Я тоже в ней нуждался и нуждаюсь, хотя она может дать мне намного меньше, и мои нужды, какими бы они ни были, вскоре исчезнут. Я ей так и сказал.

— Я тебе нужна, — проговорила она.

Я не настолько бесчувственный, чтобы не понять, что она хотела сказать.

— Нужна.

Я был рад, что не вижу ее лица.

Она заявила, что не может сказать, как поступит, но мы оба знали — когда настанет время, она уйдет.

На следующий день снова было жарко. На улице все раскалилось, но находиться в квартире было не намного легче. Нас вконец измотала эта необычная для Калгари, неумолимая жара.

Впрочем, это не совсем так. Я как будто не замечал жары. То, что сказал Высокий, не меняло моих перспектив. Вполне вероятно, что я умру до конца сентября, и Анна, лишенная необходимости выбирать, поедет с Аланом в Британскую Колумбию, куда их собирались отправить. Было трудно понять, как себя чувствует Алан. Он говорил еще реже, изъяснялся короткими предложениями. Целыми днями молча лежал, растянувшись на спине на кровати Анны. Я никогда не знал, смотрит ли он на меня, наблюдает ли за тем, как я работаю (предлогом его присутствия было то, что он якобы помогает мне с отчетом.) Теперь он всегда носил зеркальные темные очки. Он выходил в них к завтраку и не снимал (если вообще снимал) до тех пор, пока не возвращался вечером к себе в комнату. Анну же вконец измотали, иссушили (насколько я ее знаю) попытки найти решение проблемы, которая, впрочем, вскоре решилась самостоятельно.

Ближе к вечеру — к тому времени кондиционер совсем отказал — Анна вошла в мою комнату (это была и ее комната) и сказала, что ей надо нас, Алана и меня, кое о чем попросить.

— Он не спит? — спросила она.

— Не знаю, — ответил я.

— Алан, — позвала она. — Ты не спишь?

— Нет, — ответил он.

— Ты не мог бы сесть? — попросила она.

— Зачем? — осведомился он.

— Я хочу кое о чем попросить тебя и Рэя.

Алан сел.

— Мне бы хотелось, чтобы ты снял очки, — сказала она.

— Мне бы этого не хотелось, — возразил он.

— Все же ты можешь это сделать? Пожалуйста.

— Я этого не сделаю, — ответил он.

В его голосе не было ни неповиновения, ни воинственности.

— Ладно, оставь их, — разрешила она, — но послушай. Я не могла уснуть прошлой ночью. Из-за жары.

— И из-за моего храпа, — добавил я.

— Ты всегда храпишь, — сказала она. — Но прошлой ночью ты превзошел самого себя.

— Должно быть, из-за лекарств.

— Я храплю? — спросил Алан.

— Нет, — ответила она.

— Почему я не храплю?

— Потому что ты молодой, здоровый и красивый, — сказал я.

— Это правда? — уточнил он у Анны.

— Правда то, что ты молодой, здоровый и красивый, — ответила она. — Может быть, правда и то, что ты не храпишь именно поэтому. Теперь послушайте. Мальчики, сегодня ночью я хочу поспать одна. Я буду спать в твоей комнате, Алан. Ты можешь спать здесь, на моей кровати. Не возражаешь? Только одну ночь, может быть, две.

— Я не возражаю, — ответил Алан, что меня удивило.

Анна легла спать рано. Алан остался в гостиной один. Было начало двенадцатого, когда он вошел. Я спал уже час. Алан включил верхний свет. Лампа в открытом абажуре ослепительно вспыхнула, заставив зажмуриться. Я спал на спине, в обычной позе, в какой я засыпаю, и свет меня разбудил.

— Выключи свет, — попросил я.

— Я не выключу свет, — сказал он.

— Почему не выключишь?

— Не хочу, — ответил он. — Я хочу поговорить.

— Мы можем говорить в темноте, — предложил я.

— Я не буду говорить в темноте, — сказал он. Похоже, он больше не хотел быть любезным или милым, другими словами, он стал придерживаться прежней линии поведения. — Я не хочу спать. Я не хочу спать в этой кровати.

— Почему?

— Потому что ты храпишь, — сказал он.

— Где ты будешь спать?

— Я буду спать на диване.

На нем была зеленая футболка, а вместо шорт, которые он обычно носил в квартире, темно-зеленые плавки. (Он так и не раздевался передо мной.) Анна купила ему плавки, рассчитывая найти место, где он сможет купаться. Мы предполагали, что Алан никогда не плавал и не умел плавать. Проблемой была его татуировка. Анна надеялась найти, как она говорила, источник, куда она могла бы возить его после наступления темноты, чтобы он мог поплескаться, понежиться в воде, немного остыть. Алан не проявлял никакого интереса к купанию, но ему нравилось носить плавки. Они были свободными, мешковатыми, и под них не требовалось надевать нижнее белье.

Алан был в темных очках и бейсболке «Джетс». Он явно не интересовался модой и не разбирался в ней. Впрочем, то же самое можно было сказать и обо мне. Он сел на кровать Анны, свесив ноги на пол. Наклонился вперед, чтобы сократить расстояние между нами. Я повернулся на бок, к нему лицом.

— Рэй, ты когда-нибудь занимался любовью с женщиной?

Он вынул что-то из кармашка плавок, но я не мог рассмотреть, что это.

— Да, — ответил я. — Что у тебя там?

Вместо ответа он протянул маленькую пластиковую фигурку, которую я не сразу узнал.

— Что это? — спросил я.

Он не ответил, но продолжал держать ее так, чтобы я мог рассмотреть.

Я увидел, что это кукла, которую Алан так захотел купить, когда они с Анной отправились на шопинг. Он снял с куклы костюм пони, пегую одежку с капюшоном. Он показал мне куклу такой, какой она осталась — абсолютно голой. Об анатомически правильном воспроизведении фигуры не могло быть и речи. Кукла была дешевой пластиковой дрянью: лысая голова (вместо волос у нее был капюшон), руки, ноги, непропорциональное туловище, все вместе не более пяти дюймов высотой. Я знал, конечно, кукол в костюме овечек Долли: такие же пластиковые фигурки, одетые в костюм с капюшоном, имитирующий овечью шерсть. Каждый год, когда наступал день Долли, повсюду продавались миллионы таких вещиц.

— О, точно, — сказал я. — Кукла.

— Похожа на женщину? — спросил он.