Торжество Ваала - Всеволод Крестовский

Получив записку Тамары, вся семья отца Макария всполошилась. — Скорей, скорей, не запоздать бы! — «Матушка» Анна Макарьевна собрала ей в узелок чаю, сахару, булок домашних, бутылку густого клюквенного морса для питья, склянку уксуса для примочки, и еще, и еще чего-то; старик отец Макарий присоединил к этому несколько медикаментов из своей домашней аптечки, а отец Никандр сейчас же снарядил свои сани, приладил к ним взятую с почты кибитку с цыновочным козырем и фартуками для защиты от ветра и с меховою полостью ради тепла, велел батраку запрягать пару своих лошадей и сам немедленно собрался в дорогу, решив заехать по пути за доктором. На следующий день утром он был уже в Пропойске и привез с собою врача. Этот последний, осмотрев больную, нашел у нее, по-видимому, начало тифа и высказал батюшке, что оставаться ей в такой обстановке немыслимо, а надо сейчас же везти ее в земскую больницу. — Куда же, однако? в какую? в Бабьегонск — далеко; к нему, в приемный покой, — но там нет такого помещения, там только одна комната для амбулаторных; а ближе всего, по мнению доктора, в Ж ел того рек, — тридцать верст не велико расстояние, а зато там какая ни на есть, да все-таки больница земская, есть постоянный врач, есть уход и средства, и все такое, в чем может встретиться надобность; и больная, наконец, имеет право лечь в эту больницу, как служащая в земстве. Отец Никандр предложил было отвезти ее к себе в Горелово, но Тамара постеснялась, зная, что у батюшки нет лишней комнаты, и присутствие больной крайне стеснило бы всю их семью, да и доктор к тому же нашел, что Горелово тоже не ближний конец, и врача там нет, ни аптеки поблизости, — все равно врачу пришлось бы ездить туда, а этого невозможно делать часто: и без того в участке масса больных, каждый день он в разъездах, — поспевай только из одной деревни в другую! — «Нет, уж как хотите, а самое удобное будет в Желтогорск. Одеть потеплее, закутать хорошенько, — у вас к тому же удобная кибитка, чуть не целый возок, — я дам записку к тамошнему врачу, чтобы принял, и везите сегодня же. выкормите вот лошадок, и с Богом!»— Так они и порешили, тем более, что сама Тамара нашла, что, действительно, ей лучше всего было бы лечь в Желтогорскую больницу: у нее там знакомая фельдшерица, — Любушка Кучаева, с которою она и на воине вместе в «сестрах» была, и в Бабьегонск вместе на службу приехала, — там, по всей вероятности, ей будет недурно.

Оказав больной предварительную помощь, доктор уехал на очередной обывательской подводе восвояси, а отец Никандр, дав отдохнуть лошадям, повез укутанную в два овчинных тулупа Тамару в Желтогорск, — заштатный городишко Бабьегонского уезда.

Задумало как-то земство устроить в Желтогорске больницу. Для этого оно, прежде всего прочего, завело необходимый штатный персонал будущей больницы, в лице врача, акушерки, фельдшерицы, фельдшера, провизора и смотрителя, причем трое последних, определенных по протекции Агрономского, оказались, по обыкновению, из жидков. Тем временем управа, прикинув предварительно на глаз, что все устройство больницы, вместе с постройкой «хозяйственным способом», обойдется земству не свыше полутора тысяч рублей, уполномочила своих членов, Ермолая Касьянова Передернина и г. Семиокова, заняться специально этим делом, в качестве «строителей и наблюдающих за постройкой». Эти двое сейчас приглядели старый помещичий дом, сторговали его на снос, перенесли весь разобранный строительный матерьял на чужую землю, принадлежавшую, в качестве пустопорожнего места какому-то желтогорскому обывателю, и, не стесняясь этим обстоятельством, начали строить. Земское собрание, умилясь такою дешевизной «хозяйственного способа», сейчас же разрешило кредит на затраченную уже сумму, утвердило Передернина с Семиоковым в качестве уполномоченных строителей и наблюдателей и, в заключение, благодарило управу. Таким образом, в один прекрасный день, на вновь отстроенном из старого материала здании, появилась свеженькая, блестящая вывеска: «Желтогорская Земская Больница», за что собрание опять выразило управе и ее «уполномоченным» свою признательность. Сейчас же, конечно, отпраздновали открытие, с кулебякой и шампанским, послали об этом событии хвалебные телеграммы и корреспонденции в либеральные газеты обеих столиц и расписали всю эту операцию в земскон своем «отчете», как некий высокий подвиг на пользу страждущего человечества. Но не прошло и трех месяцев, как оказалось, что хваленая постройка никуда не годится и надо ее перестраивать, а перестройку меньше как за три тысячи рублей не сделаешь. Экстренно созванное по этому поводу земское собрание очень удивилось, но, вслед за своими вожаками, согласилось на отпуск просимых управою денег. Больницу кое-ще подправили, где перестроили, где достроили, новою краскою подмазали, — блестит! И земское собрание опять выражает свою признательность управе и ее «уполномоченным». А на следующий год опять та же история: здание-де не проконопачено, — продувает, надо стены обить тесом снаружи и отштукатурить изнутри, сделать железные скрепления в стропилах и т. д., и на все на это требуется опять не менее трех тысяч рублей; да кроме того, надо выстроить флигель под квартиры для «штатного персонала служащих», которым иначе жить негде, — и все это под страхом, что владелец пустопорожнего места попросит в один прекрасный день снести с его земли больницу, или заломит за место такую ценищу, что у земцев, лишь при одной мысли об этом, уже заранее начинают затылки чесаться. Тем не менее, собрание решило, что сколь ни дико такое положение, но земству не остается ничего другого, как достраивать и ремонтировать свой «санаториум». Поэтому опять убухали три тысячи, не считая того, во что обошелся отдельный флигель, опять разослали в «сочувственные» газеты блестящие корреспонденции и, конечно, опять «единогласно» благодарили Ермолая Касьянова с Семиоковым. Но прошел год, и управа докладывала очередному собранию, что больница хотя и обшита тесом, однако же холод в ней чрез это не устранен, и «вопрос» об этой постройке остается-де «по-прежнему открытым»; больница построена-де из старого материала и потому, уже по ветхости самого здания, не могла быть удобною для лечебного заведения: объем комнат мал и неудобен, окна все худы, и редкое можно отворить летом без того, чтобы не вывалилась рама; баня выстроена отдельно от здания, и больные могут пользоваться ею только летом, так как зимою в ней вода на полу мерзнет, — словом, недостатков в больнице масса, а достоинство одно: отличная вентиляция — через стены, и в довершение всего, управа не имеет-де возможности принять какие-либо серьезные меры для приобретения находящейся под больницею чужой земли.

Собрание выражает надежду, что управа постарается изыскать эту возможность и опять разрешает ей отпустить «уполномоченным» три тысячи рублей на необходимый ремонт здания. Проходит еще год, и управа опять докладывает собранию, что «немало было потрачено ею сил. энергии и благих пожеланий» (главное, «благих пожеланий!») на ремонт этой, постройки, и тем не менее, потолки ее грозят обрушением, в крыше течь во множестве мест, «стены имеют движение», пе чи расстроены, холод изрядный, а потому необходим-де новый ремонт, и перестройка больницы обойдется приблизительно до трех с половиною тысяч. Покорное большинство баранов земского собрания и на сей раз утвердило представление управы. Таким образом, тянулась эта земско-управская «сказка про белого бычка» в течение многих лет, к особому удовольствию Ермолая Касьянова и Пьеро Семиокова. неукоснительно получавших к тому же каждый раз от собрания «выражение признательности и благодарности». Но вот, после долгих лет, чужая земля под больницей была наконец приобретена, чуть не за десятерную цену, в собственность земства, и по этому поводу управа предложила собранию переделать больницу заново, на что-де потребуется кредит, в размере, приблизительно, 4.300 рублей. Собрание опять согласилось и заранее уже благодарило «уполномоченных» за их «готовность» и на сей раз послужить своим трудом и опытностью на пользу земского дела. А на следующий год желтогорский земский врач в отчете своем докладывал собранию, что лечебница, переведенная в новое помещение, стала в эту зиму, как и нужно было ожидать, еще хуже, нежели была прежде: воздух в ней, несмотря ка устроенную вентиляцию, до невозможности плох, потому что стены этого старого, перестроенного здания давно уже успели впитать в себя всевозможные больничные запахи, а с ними и миазмы, благодаря чему, конечно, и появились знакомые уже по прежней лечебнице — рожи, пиемия и случаи заражения тифом в самой больнице. Многие больные только поэтому не могли-де быть принимаемы, другие же болезни затягивались в своем лечении, и вообще, лечебница настолько-де плоха, что существование в ней еще одну зиму становится решительно невозможным. Как только пойдут, бывало, дожди, ветра и холода, в больнице начинается борьба с этими врагами. Везде дует, любой паз стены до того дурно проконопачен, что свободно впускает палец и отклоняет пламя свечи или дым папиросы; больные тщетно ишут такого места, где бы не дуло, и не находя покидают лечебницу, — «но мы-де усердно топим, и холод не так чувствителен»; ветер же хотя и свободно гуляет по всем палатам, — «но это способствует вентиляции здания и пока еще терпеть можно»; больные не вылезают из-под собственных шуб и полушубков, которые врач поневоле должен им оставлять «против правил». Когда же к холоду и ветру присовокупляется еще новый враг — продолжительный или проливной дождь, то в палатах нужно ставить ванны и тазы для сбора дождевой воды, льющейся сквозь потолки; кровати сдвигаются со своих мест, чтобы не мочило лежащих на них больных, и врач, совершая свои визитации, должен искусно лавировать между сдвинутыми койками и капелью. Оказывается, что крыша никуда не годна и требует капитальной перестройки. Однажды, после обеда, когда больные отдыхали, вдруг затрещали стены и потолок, и сверху посыпались-земля, песок и мусор. Больные, кто только мог, вскочили и бросились вон, остальные же лежали и ждали себе конца: но, к счастью, дело на этот раз ограничилось тем, что из средней палаты выперло три бревна в угловую, а в угловой три же соответственные бревна — на улицу. Две недели, пока управа не исправила повреждений, врач с опаской ходил по стенке, а больные кучились на сдвинутых койках по углам, в местах относительно более безопасных. Но вот, наступила зима, и в больнице стало возможно с успехом морозить волков; температура в палатах падала до нуля и ниже, в аптеке стыли масла, а в приемной врача из-за лютого холода нельзя было заниматься приемом больных. Кроме того, все печи растрескались от усиленной топки, и потому каждый раз, пока не разгорятся дрова, во все печные щели начинало дымить, и в палатах свету Божьего не было видно. Больничного хозяйства не было, существовал, правда, подрядчик, но без контракта и безо всякого даже условия, который поэтому и поставлял припасы — какие и когда ему угодно, выводя, вместе со смотрителем и провизором, за все, про все «аптекарские цены», а больным есть было почти нечего, погреться негде и нечем, ходить не в чем, так как халаты от ветхости обратились в дырявые лохмотья, а носильное и постельное белье до того обветшало, что годилось разве на корпию. И за все эти удобства, за содержание в больнице, взималось земством по 57 копеек в сутки с человека, а управа на медицинскую часть в уезде выводила по 20 000 рублей в год в своих отчетах и сметах[6].