Битва железных канцлеров - Валентин Пикуль

– Русским надо что-то дать! – решил он. – Лучше всего в таких случаях дарить то, что самому не принадлежит. Пусть они лезут выручать болгар, а взамен я потребую от них Францию. Ну, а вы, Мольтке, еще разок припугните Бельгию!

Кстати, выпал и удобный случай для запугивания. Полиция Брюсселя арестовала рабочего-медника Дюшена, который проповедовал, что Европе теперь не жить спокойно до тех пор, пока не будет уничтожен Бисмарк… Дюшен брал Бисмарка на себя:

– Пусть я погибну, но этого пса растерзаю!

Бельгийский король, боясь furor teutonicus, велел судить Дюшена построже. Но суд присяжных оправдал медника, ссылаясь на показания очевидцев, которые видели, что Дюшен сначала выпил горькой можжевеловой, а потом отлакировал ее пивом… Разве можно судить человека за пьяную болтовню?

Бисмарк получил повод для вмешательства.

– Бюлов, – наказал он статс-секретарю, – вы, дружище, составьте ноту для Брюсселя похлеще, в ней Германия должна требовать от Бельгии изменения в ее законодательстве.

Брюссель (не кривя душою) ответил, что, слава богу, составление законов принадлежит не внешней, а внутренней политике. Бисмарк извлек из сейфа целую пачку бумаг.

– Будем играть начистоту! – сказал он послу Бельгии. – Тут у меня заготовлены впрок ноты протеста для вас, которых мне хватит на целых полгода: в месяц – по штуке! А потом я погляжу, как бельгийцы станут принимать на ночь снотворное…

Вскоре он указал Бюлову:

– Телеграфируйте в Петербург нашему послу принцу Генриху Седьмому Рейссу: пусть срочно скажется больным и выезжает, взяв курьерские прогоны до Амстердама, откуда тишком переберется в Бонн, где и затихнет. Вызывайте ко мне фон Радовица и готовьте на его имя верительные грамоты для Петербурга.

– В каком обозначить ранге? – спросил Бюлов.

– В ранге чрезвычайного посла Германской империи…

Начиналась разведка боем. Мольтке в серых брюках с лампасами и в скромном кителе снова появился в бельгийском посольстве, где при виде его посол вздрогнул.

– Войны желает не та страна, которая нападает, – сказал он, – а та, которая вынуждает нас напасть на нее…

Из этой академической фразы торчали волчьи зубы. Мольтке доктринерски завуалировал смысл агрессии: виноват будет тот, кто слаб, не будешь слаб – не будешь и виноват. В разговоре он снял каску и водрузил ее ребром на колено. Он выглядел монументально, как памятник активному милитаризму, сработанный из скучного серого мрамора. Со вздохом Мольтке добавил:

– Впрочем, последнее слово остается за провидением!

В этом случае ссылка на бога – вроде канцелярской печати, приложенной к официальной справке о совести…

На стол Горчакова положили сообщение из Брюсселя: «Король Леопольд отдает себя под Ваше покровительство и умоляет Вас о заступничестве в пользу Бельгии». Теперь уже два государства, Франция и Бельгия, вручили свою судьбу в руки России, как самому авторитетному государству Европы.

Молодой секретарь Бобриков доложил канцлеру:

– В ранге чрезвычайного посла Германской империи к нам прибыл Йозеф-Мария фон Радовиц… прямо из Берлина!

– Пусть войдет, – зевнул Горчаков.

В последний момент он шепнул Жомини:

– Ни куска мяса им… ни даже кости!

Радовиц заговорил с канцлером на отличном русском языке. Но речь его была полна многозначительных недомолвок:

– Цель, моей миссии выявить дружбу наших дворов. Рейхсканцлер просил меня побыть в роли курьера, способного точно донести до Берлина все ваши мудрейшие советы и пожелания.

– Ну, – засмеялся Горчаков, – как же я осмелюсь держать вас в скромной роли докладчика? Впрочем, доложитесь.

– Колоссальные вооружения Франции… – начал тот.

– Какие? – И Горчаков приставил к уху ладонь, вроде бы не расслышав; фон Радовиц поспешно увильнул в сторону:

– Вы знаете, у нас так много осложнений…

– Догадываюсь, – ответил канцлер, разворачивая «Kцlnis-che Zeitung» от 9 февраля. – Оказывается, вам, помимо Франции, нужна еще Бельгия и Голландия, и от Люксембурга вы тоже решили не отказываться. Но я никогда не поверю, что мой приятель Бисмарк стал бы серьезно говорить о таких вещах…

Горчаков решил про себя так: если посол совместит в одну строку русские дела на Балканах и немецкие дела в Европе, значит, он плохой дипломат. Но Радовиц оказался политиком тонким и угрем проскальзывал мимо горчаковских рогаток, ни разу не объединив эти две проблемы воедино. Горчаков понял: Бисмарк предлагает ему свои векселя, по которым Россия должна платить наличными, – за освобождение Болгарии немцы получают право на разгром Франции, но Россия не в таком низком ранге, чтобы на войну с Турцией испрашивать разрешения на Вильгельмштрассе… Радовиц вдруг словно с разбегу наскочил на глухую стенку: ни сочувствия, ни даже понимания. Горчаков имел вид старого рассеянного человека, которому все уже давно опостылело. Радовиц сказал ему, что народ России питает большие симпатии к народу Франции, и в Берлине с этим уже смирились, но плохо, что русские дипломаты в Европе также ратуют за Францию, и нельзя ли, спросил Радовиц, пресечь эти неуместные симпатии указанием свыше.

– Я и сам питаю симпатии к Франции, – был ответ…

Этим канцлер поставил точку. «Горчаков, – докладывал Радовиц Бисмарку, – испытывает крайнее неудовольствие, когда затрагивают эту тему». Бисмарк слал по телеграфу инструкции: надо представить дело таким образом, что Россия, не желая изолировать Францию, сама же станет морально ответственна за то нападение Германии на Францию, какое вскоре случится. Но Горчаков от такой моральной ответственности уклонился.

– Государь вас ждет, – сказал он Радовицу…

Посол надеялся, что в кабинете царя рассеется горчаковский туман, а царя можно прозондировать и глубже. Кто будет владеть Константинополем? Как сложатся судьбы славян на Балканах, когда Турецкая империя развалится под ударами русской армии? Радовиц этими вопросами хотел вызвать царя на широкую дискуссию… Александр II сказал:

– О да! Мы не забываем о страданиях славян под гнетом султана, но у меня нет планов захвата Константинополя.

Эта фраза обрушила все. Русские не шли на спекуляцию торгового обмена и ради свободы рук на Балканах не желали покидать Францию в полном одиночестве перед нашествием. С ловкостью светского человека Александр II перескочил на обсуждение мелких проблем… Радовиц сообщил, что в немецком Торне польская газета дурно отзывается о русском самодержце; не желает ли царь, чтобы Берлин наказал немецких поляков?

– Я не служу в вашей полиции, – обозлился царь. – Петербургу безразлично, что творится у вас в Торне!

Разведка боем закончилась ничем – фон Радовиц вернулся в Берлин с пустыми руками. Бисмарк озлобленно хлопал ящиками стола, выгребая из них какие-то документы. Сказал:

– Горчаков повел себя, как барышня, которую гусар хочет поцеловать. Барышня обязательно скажет «нет», после чего ее тут же целуют… Благодарю вас, Радовиц! Почва для надежд все же имеется: именно в этой неопределенности переговоров. И потому, если мне удастся представить Францию стороной нападающей, мы смело можем начинать войну.

– Вариант не исключает риска: от платонических заверений в дружбе с Францией русские могут перейти к действиям.

– Чепуха! Балканы связали им руки в Европе…

Журналистика стала его любимым делом: было приятно сознавать, что газеты умеют стрелять, как пушки. Маскируя объект главной атаки, бисмарковская пресса вела пристрелку по флангам Парижа – по Бельгии, по Голландии, по Люксембургу, а правительства этих стран были настолько задерганы страхом перед Германией, что их газеты ласкали Германию, как божью невесту, – народы оставались в трагическом неведении опасности!

Мольтке исправно шантажировал бельгийское посольство:

– По ту сторону Вогезов опять раздаются воинственные клики. Не сомневаюсь, что французская армия, готовя нападение на рейх, двинется через ваше королевство. – За этой ложью он спрятал свои замыслы. – К сожалению, – добавил Мольтке, – у Германии до сих пор нет хорошей границы с Бельгией…

Наведя ужас на Бельгию, он удалился, позванивая шпорами и сверкая ярко начищенной каской. «Право силы – идейное благо!» – возвещал Мольтке, еще не подозревая, что оставляет завет для «белокурой бестии» в черном мундире эсэсовца.

Артиллерийская подготовка

– Какие новости? – спросил Горчаков утром.

– Да так… пустяки. Вот египетский хедив совсем разорился, – доложил Жомини, – и, по слухам, пакет его акций Суэцкого канала готовится скупить парижский банк Дервие.

Горчаков, отвернувшись в угол, с минуту молился перед иконой, беззвучно шевеля губами. Отмолясь, он продолжил: