Фантастические тетради - Ирина Ванка

Традиции аритаборского гостеприимства не требовали от посетителей обязательных экскурсий по нижнему городу. Но Матлин на эту авантюру согласился сразу, ни в коей мере не представляя, о каком в действительности «нижнем городе» идет речь. С древних языков слово «Аритабор» так и переводилось: «город, погребенный в песках». Это же название впоследствии получила планета, система и общая координата в навигации Ареала. Планета представляла собой выжженную пустыню песчаных бурь, где одна буря сменяла другую с размеренным интервалом, как восход и заход солнца. На поверхность ее выходило шесть площадей — две на полюсах и четыре равномерно по экватору. Эти площади, в несколько квадратных километров, герметично закрытые прозрачными куполами, были снабжены всеми коммуникациями Ареала, имели форму шестигранника, из каждого угла которого поднимались башни, похожие на минареты. На их вершинах располагались голосники. Башни были так высоки, что при малейшем песчаном помутнении воздуха вершины исчезали из вида. А система голосников, состоящая из нескольких каскадов разносортных мембран, начинала издавать звуки различной высоты и тональности, реагируя на любые изменения в атмосфере. По силе звука и некоторым другим его характеристикам древние жители Аритабора узнавали, что за буря на них надвигается, откуда она и надолго ли…

Платформы были созданы еще древними «фактуриалами», когда пески только начинали заявлять о себе, а города находились на поверхности грунта. Более того, платформы проектировались таким образом, чтоб при любом песчаном заносе держаться на плаву. История Аритабора знала случаи, когда песок поднимал платформу на высоту полутора километров. Города уходили в пески и их уцелевшие жители многие месяцы проводили под стеклянным куполом. Низ платформы имел конструкцию песчаного поплавка из чистого стекла, содержащего в себе системы жизнеобеспечения, которые давно перестали быть актуальными и сменились обычными приемниками, КМ-транзитными узлами. В своем историческом виде они могли служить разве что гостиницей для туристов, которым то и дело хочется поесть, поспать, переварить впечатления, и которые от хронического безделья не способны найти себе более достойного применения.

Когда Матлин узнал о свойстве песчаной непотопляемости платформ, он немало удивился. Когда он узнал, что это работа древних мастеров, примерно второй ступени (по Дуйлю), он не поверил: идеально ровный стеклянный купол двухметровой толщины герметично закрывал несколько километров пространства площади. Подобной технологии он не видел даже в ЦИФе, где давно освоены все виды наземных построек.

Раис утверждал, что все это намного проще, чем может показаться на первый взгляд: купол образуется чуть ли не сам по себе в результате наметания песка на силовое поле. Надо лишь вовремя и правильно задать этому полю форму и температурный режим. От этого заявления Матлин просто лишился дара речи. Но то, что предки Раиса умели творить с песком, ему еще только предстояло увидеть.

— С тех пор, как в Ареале вошло в моду нарушать последовательность движения, ни одному путешественнику не дано понять, насколько тяжела обратная дорога, — говорил Раис, провожая Матлина к лифту в нижний город. — Иди прямо, ничего не бойся, город пуст. Свидетелей твоих впечатлений не будет.

Матлин пошел. Как в бреду, как сквозь внезапное сумасшествие, и с самых первых шагов понял, что его восхищение еще далеко не оценка искусства древних мастеров. Что гора комплиментов, банальных и затасканных, которые он вывалил на Раиса, — вовсе не критерий восторга; что его мокрый розовый противный язык не смел… не достоин был даже касаться этой темы всуе.

Нижний Аритабор был залит дневным солнечным светом, отраженным от внешнего купола, который служил, кроме всего, аккумулятором света и тепла. Освещение тянулось несколько тысяч километров под землей от ближайшей платформы и проникало в город через стенные барельефы, выполненные из разноцветного стекла. Напольные люстры из светопередающих антенн, имеющих форму цветов или их голографических муляжей. Здесь все, каждый предмет, каждая мелочь принимала и отражала свет. Световые коридоры пронизывали все уровни Аритабора, все этажи и пустынные закоулки, будто город находился не под песком, а на залитом солнцем пляже. Ему посчастливилось увидеть то, чего он не смог бы себе представить даже в самых смелых фантазиях — живые цветы, излучающие свет, как задницы светлячков. Он видел живые лианы, листья которых напоминали форму человеческой ладони и на прикосновение отвечали рукопожатием. Он видел каскады, преломляющиеся линзами лепестков, словно стоял на дне водопада среди зарослей подводной растительности. Он чувствовал, как вода и свет текут вместо крови по его сосудам. Гул голосников был слышен всюду. Не просто слышен, а ретранслирован в слабый монотонный звук, временами напоминающий мелодию. Город был погружен в нее так же естественно, как в музыку. Иногда мелодическая галлюцинация становилась похожей на речь. Матлин, уловив такую волну, подолгу задерживался на ней, стараясь понять, не начались ли у него психические расстройства. Подтвердив свои подозрения, он шел дальше — ретрансляции голосников были похожи на один из древнейших вариантов языка Ареала, набор звуковых смысловых символов, которые поддавались вполне конкретному переводу: «Природа предупреждает тебя о том, что с северной стороны неба движется ураган…» Вариантов информации, начинающейся со смыслового символа «Природа предупреждает тебя о том…», существует великое множество и применяется до сих пор, выполняя функцию понятийного ключа. Этот ключ вошел даже в кодовые сигналы «навигатора». Матлин подозревал, что это может быть связано с историей языка, но не мог понять, отчего этот и некоторые другие «ключи» срабатывают сами, не нуждаясь в сложной системе адаптации. Освоив набор таких символов, — объясняли ему, — можно входить в инфополя телепатически, без помощи аппаратуры. Первые навигаторы знали их как азбуку Морзе. «Этого не может быть, — бормотал Матлин и снова вслушивался в характеристики урагана. — Это какой-то обман. Это технически невозможно!»

Кроме галлюцинаций, Матлин обнаружил в себе еще несколько «природных дефектов», после которых решил, что его органы чувств можно без ущерба для здоровья выбросить на свалку. Ему удалось усомниться не только в своем зрении и слухе, но и в такой прозаической вещи, как осязание. Он никогда не думал, что луч света можно пощупать, а о некоторые даже набить синяк, что световые барельефы на стенах имеют способность двигаться вслед за ним, или указывать ему дорогу. Он даже представить себе не мог, что его голос и звуки шагов влияют на ретрансляторы стен и иногда заставляют их обращаться к нему на языке речевых символов с вопросами, на которые он сам ответить не в состоянии. И в этих символах Матлин тоже улавливал бесспорное сходство с языком Ареала. «Этот лживый насквозь Аритабор снизу доверху напичкан первоклассным оборудованием, — успокаивал себя Матлин, — только тупой фактуриал, мог купиться на эти уловки».