Прорыв под Сталинградом - Герлах Генрих

Бройер запечатал конверт и спрятал его в карман шинели. Снова взял письма жены. Он держал их веером и впитывал знакомый почерк. Потом сложил и медленно разорвал на маленькие кусочки. Сняв со стены фотографию, покончил и с ней, так же неспешно. Отправил все в печку. Едва тлевшие красные угольки вспыхнули и, потрескивая, взвились вверх к дымовой трубе, обер-лейтенант снял со стены автомат. Тщательно проверил и вставил магазин. Повесил через плечо, еще раз окинул взглядом блиндаж, погасил лампочку и вышел.

Полковник фон Герман стоял на высокой дороге, где хозяйничал ветер. Машину он послал вперед, решив спуститься в долину пешком – именно там располагался командный пункт. Ему хотелось побыть одному хотя бы несколько минут и попытаться уяснить, что он только что услышал. Его взгляд, скользнув по куполу церкви в Городище, уносился дальше к серым домам на востоке, за которыми угадывалась гладь Волги. Где-то там находились передовые позиции возглавляемой им дивизии. На Волжском фронте уже давно царило затишье. Только разведдозоры еще делали свое дело, да ночью случались авианалеты и одиночные беспокоящие обстрелы артиллерии с другого берега. Только вчера полковник осматривал хорошо обустроенные позиции на переднем крае и не без радости отмечал про себя спокойствие и непоколебимость, какие излучало это место. Конечно, жар котла долетал и сюда: это ощущалось по тому, как урезали довольствие и с какой частотой дивизия подвергалась “прочесыванию”. Нередко ее покидало целое подразделение, которое забрасывали в тыл – для обороны, и никто никогда не возвращался. Но по большей части все, что разыгрывалось на западе, их не затрагивало. Полковник смотрел на восток, и туда же были обращены глаза всей дивизии. Там пролегал фронт, их фронт, который они отвоевали и продолжали сдерживать ценою тяжелых потерь. Никто не собирался сдавать позиций. И вот теперь ему предстояло сказать, что все эти жертвы напрасны… Поверят ли ему, смогут ли постичь разумом этот чудовищный факт? Хочешь не хочешь, а поверить придется, когда уже через несколько дней фронт подойдет с тыла и сюда потекут остатки разбитых дивизий и караваны раненых. Людей лучше подготовить заранее…

– Что скажете, полковник? Есть новости от корпуса? Вы поднимали вопрос о дровах?

Полковник фон Герман обернулся. Перед ним, подняв меховой воротник и запустив руки глубоко в карманы, стоял генерал-майор Кальмус – бывший командир дивизии, нынче отстраненный от должности. Неопределенным движением он махнул в сторону балки, жиденько поросшей ольхой и тополем. Отвечая признательностью этому чуду природы, солдаты прозвали ее “лесным каньоном”.

– Я уже спускался сегодня, осматривал тамошние запасы… Просто невероятно, сколько можно вырубить за столь короткое время. Маловат лесок, любезный! До весны на этих дровах не протянуть!

Полковник задумчиво посмотрел в раскрасневшееся от мороза тревожное лицо генерала. Когда пришло известие об окружении, с Кальмусом случился нервный срыв. С того момента он перестал заботиться о дивизии и практически сложил командование, однако по-прежнему торчал в блиндаже, подсчитывая, когда армия при том или ином пищевом рационе умрет голодной смертью. В другие дни он шатался по отделам штаба, сетовал на бедственное положение и был не прочь услышать утешительные слова.

В конце концов его отстранили от командования дивизией, приняв во внимание подорванное здоровье. Дали, правда, понять, чтобы он оставался при войске – мол, среди солдат не должно зародиться беспокойство.

– Скоро нам больше не понадобятся дрова, господин генерал! – развеял сомнения генерала фон Герман. – Русские сломили Западный фронт. Через несколько дней решится и наша судьба.

Генерал утратил контроль над лицом. Его рука беспомощно забегала по отвороту подбитой мехом шинели.

– Вы сказали “сломили”?.. И что теперь?.. Боже мой, это же катастрофа!

– Так точно, господин генерал, это катастрофа.

Глаза генерала остекленели, рот так и остался открытым, только нижняя губа слегка подергивалась. Он повернулся и засеменил вниз по склону. Полковник смотрел ему вслед, покачивая головой. И это немецкий офицер, один из тысячи, – образованный, утонченный, культурный, добрейшей души человек, который всегда и везде был образцом солдата с большой буквы – неважно, война или мир. Теперь он сломался и скулил, как старая баба… Неужели Сталинград так менял людей? Или здесь проступала их истинная сущность, освобожденная от наносной мишуры, – только и всего?

Предаваясь таким размышлениям, полковник фон Герман не испытывал гордыни. Он считал себя немногим лучше. Чуть больше твердости и умения владеть собой – вот, пожалуй, и все, что отличало его от генерала. Но что за этим крылось? Неуверенность, смятение и глубочайшая боль…

Медленно спускался полковник по крутому съезду в долину. Он размышлял о “долге и чести”, которые ему привили с юных лет вместе с другими ценностями. Потом, преподавая в военной школе, он и сам вещал об офицерском кодексе и об обязанностях солдата. Они заключались в послушании, мужестве и готовности в любую секунду отдать жизнь за отечество. Казалось, все ясно как день. Никаких вопросов, никаких трудностей не было и быть не могло. Да, на поле боя гибли люди, армейские части несли потери, иной раз бывали даже уничтожены, – удар, конечно, болезненный, но в силу своей необходимости оправданный. Однако геройской смертью, о которой слагали песни и писали в военных учебниках, умирали не часто, так почему бы не… нет, нельзя просто взять и поступиться тем, что необходимо! Полковник стиснул зубы так сильно, что на лице заиграли мускулы. Он настойчиво пытался отогнать от себя страшную картину, которая днем благодаря неимоверному усилию воли его никогда не посещала, но каждую ночь снова и снова являлась во сне. Всякий раз одна и та же сцена: пламя, истошные крики, озаренное бликами и до жути искаженное лицо парня, а потом только голова – маленькая, обугленная, с блестящим оскалом… Нет, все личное не должно иметь никакого значения! Полковник фон Герман был солдатом до мозга костей, он не мог позволить себе усомниться в истинах, которые проповедовал неисчислимое множество раз и исполнения которых требовал от других, – пусть даже эти истины давили на его плечи тяжким грузом.

Но кое-что другое с каждым днем мучило его все сильнее. Его терзала мысль о том, что ко всему, что творилось здесь, на берегах Волги, враг был причастен в наименьшей степени, что не по его вине происходит массовое вымирание сотен тысяч людей – от холода и голода. Одно слово, один короткий приказ мог в любую минуту положить этому конец… Но он так и не прозвучал. Целая армия следовала данному ей завету: умереть от голода и обморожения! Такой сценарий не укладывался в рамки солдатского опыта абсолютно. Не имея отношения к понятиям долга и чести, он порождал по меньшей мере один вопрос, в иных обстоятельствах для солдата совершенно недопустимый – зачем? Этот вопрос не давал полковнику покоя, и после тщательного анализа имевшихся в его распоряжении документов, способных прояснить картину на фронте, он пришел к следующему заключению: нет никакой стратегической надобности в проведении дальнейших военных действий под Сталинградом, которая оправдывала бы столь неизмеримую жертву. Гитлер обещал прислать войска и прорвать блокаду. Но он не сдержал обещание. Ему оставалось только отпустить армию, дать возможность действовать самостоятельно – сообразно обстановке – и нести за себя полную ответственность. Он этого не сделал. Почему? Неужели триста тысяч солдат гибли только по прихоти одного человека, который не захотел признать… Стоп, хватит думать! Бездны разверзлись.

Полковник фон Герман возвращался к себе по узкой тропке, тянувшейся на некоторой высоте вдоль отвесного склона лощины. Все здесь дышало спокойствием и умиротворенностью, словно было сотворено для вечности. Блиндажи, вырытые в стене обрыва, укреплены чин по чину, на входах – пестрые дощечки с забавными надписями и рисунками местных обитателей. “Орденбург”, повсюду железные кресты – это отдел офицерских кадров; циркуль и линейка – ведомство топографов; борзые псы – милости просим в отряд мотосвязных – не поймет только ленивый. Два солдата на пару отдирали от двери блиндажа “Продукты оптом” и приделанный над табличкой лошадиный череп.