В плену у мертвецов - Эдуард Лимонов

На вокзале в Барнауле между Акопяном и мной произошла ссора. Мы зашли в соседний автовокзал, где уселись поесть в кафе. При ссоре присутствовали Шилин, Аксёнов и Шаргунов. Акопян сообщил, что в октябре здесь в Барнауле помимо тех денег, которые я ему высылал, он растратил ещё деньги, и теперь я должен выплатить эти деньги Абрамкину, у которого он эти деньги занял. Я накричал на Акопяна, назвал его «курортником», «говнюком», «нахлебником» и дал ему по лицу. Пощёчину. Он давно меня раздражал, этот случайный в партии человек. Наглец.

Вернувшись в Красноярск, я закончил книгу. Достать новые материалы я уже не смог. ФСБ добилась своего. Те, кто встретился со мной один раз, не встретился второй, их напугали слухами. Отказались от встречи бывший начальник РУБОП Школьный, журналист Тарасов, другие, так необходимые мне свидетели. В начале января 2001 года я выехал в Москву. Книга была уже на ? готова. 18 января я сдал её издателю В. Тублину в «Лимбус-Пресс».

18. В Москве у меня накопилось множество дел, как у председателя партии. По какому-то поводу, помню, позвонил я в январе Алексею Невскому (псевдоним, под которым этот человек печатался в 1997-98 годах в «Лимонке») – бывшему сотруднику ФСБ. В октябре 2000 года перед моим отъездом в г. Красноярск он дважды заходил ко мне как старый знакомый, выпить и побеседовать. Во время раскола с Дугиным, Невский принял его сторону, а теперь порвал с ним. Так вот, в январе 2001 года я позвонил Невскому. Вот как я написал об этом эпизоде в книге «Охота на Быкова», заметьте до ареста, страница 328:

«Меня вовсю разрабатывает ФСБ. Сразу по возвращении в Москву я узнал от человека, писавшего у нас в „Лимонке“ под псевдонимом Алексей Невский (до 1994 года он был сотрудником ФСБ), что его искал и нашёл, и встретился с ним заместитель начальника Управления по борьбе с терроризмом и политическим экстремизмом. Замначальника управления попробовал завербовать Невского, с тем, чтобы он поставлял информацию обо мне. „Плетётся ужасный заговор, вовлечены большие люди“, – сообщил зам. Как ФСБ вышло на Невского? Просто слушая мой телефон. Они узнали, что я два раза встречался с Невским у меня дома в октябре, перед поездкой в Красноярск. Они его быстренько нашли через номер телефона и побеседовали. „Замначальника Управления, – сказал мне Невский, – должен быть в чине генерал-майора“. Большие люди, упоминаемые генерал-майором, это, по всей видимости, Быков Анатолий Петрович».

Помню, что, слушая Невского (Александр Евгеньевич Потапов), я смеялся, настолько мне вся эта активность ФСБ казалась нереальной.

По делам партии и своим писательским делам мне необходимо было совершить несколько поездок в регионы. В феврале и марте я успел съездить в город Брянск, в город Ростов-на-Дону, где я встречался с командующим Северо-Кавказским военным округом генералом Трошевым, в город Нижний Новгород в самом конце марта. Слежка за мной в городе Ростове-на-Дону (в книге «Охота на Быкова» есть об этом на стр. 332) достигла небывалых доселе масштабов. Были задействованы многие автомобили и целые отряды агентов наружного наблюдения. Многих мы с Михаилом Шилиным узнавали в лицо. Нашим «топтунам» мы давали клички: «Борман», «Лысый», «Пацан» и так далее. Ко времени поездки в Ростов-на-Дону, никто из наших ещё не был арестован за оружие или за что-либо, что касалось бы НБП. (На самом деле, 1 марта был арестован Олег Юшков, первый по будущему делу №171, хотя следователи не числят его среди обвиняемых. Но об аресте Юшкова мы узнали лишь ближе к концу марта, а о смысле этого ареста я догадался только в СИЗО Лефортово). Но провокация уже была давным-давно в работе и ФСБ не хотела, чтобы какая-нибудь случайность помешала им исполнить задуманное. Я уже вернулся из Ростова-на-Дону и был в Москве, когда был арестован Лалетин, якобы случайно. Зачем тогда нужна была такая чудовищная слежка, взятие под колпак? Когда не был ещё арестован Лалетин, не говоря уже о Карягине, давшем на меня показания, нужные ФСБ лишь 29 марта? Самое вероятное объяснение: старомодная организация ФСБ повелась, купилась на революционную риторику НБП.

Надо сказать, что хотя я и был задержан слежкой, прослушиваниями и провокациями, я не чувствовал, что меня загоняют в ловушку. Я не понимал серьёзности моего положения. Приехав из Ростова-на-Дону в Москву, я по просьбе моего издателя в одно утро дописал «Эпилог» к «Охоте на Быкова», где вместе с перипетиями истории Быков – Струганов, поведал читателю и некоторые подробности моего путешествия в Ростов. Они имеются на последних страницах книги. Во время моего пребывания в Москве случились несколько эпизодов, имевших отношение к будущему уголовному делу №171.

19. В конце января или в начале февраля, после одного из собраний в штабе, меня отвёл в сторону Александр Бурыгин и сообщил, что его источник – друг из Управления по кадрам Федеральной Пограничной Службы (ФПС) сообщил ему, что его личное дело затребовано в ФСБ. Бурыгин также сказал, что с ним уже несколько раз беседовали сотрудники ФСБ. Они требовали от него дать показания на меня. Они интересуются нашей поездкой на Алтай в апреле 2000 года. Я поблагодарил его за сообщение. Дело в том, что наши отношения с мая 2000 года были прохладными. Связано это было с поездкой на Алтай. Я и Николай Гаврилов покинули село Усть-Коксу 2 мая, а Бурыгин и Глеб (фамилии не помню) оставались ещё там, так как попутная машина, отправлявшаяся в Горно-Алтайск, могла взять лишь двоих пассажиров (в праздники было довольно трудно уехать). Часть своих денег в долларах я оставил Бурыгину. Он приехал в Москву лишь в середине мая, израсходовав все деньги, довольно крупную для партии сумму. Именно поэтому я не взял его с собой на Алтай в августе. Плюс я обвинил его в недисциплинированности.

Другой эпизод случился примерно в тоже время – в январе. Мне вдруг позвонил и попросил о срочной встрече Артём Акопян. Он пришёл подавленный и молчаливый (что для него нехарактерно, обыкновенно он выглядит наглым и весёлым) и сказал, что не сможет поехать со мной в марте на Алтай, как было договорено. Когда я спросил его: «Почему?», он сообщил, что не хочет объяснять, что это связано с личной жизнью, с семьёй. Я его довольно сурово отчитал, сказав, что он знает, что я от него не в восторге, считаю высокомерным чистоплюем. Однако он знает местных жителей и русских, и алтайцев, ориентируется в регионе и для нас это потеря. Что таким образом он обманул меня, поскольку ещё в июле я объяснил ему, что хочу переселиться на Алтай, и мне нужны для этого люди. Что он приобрёл нужный нам опыт, а теперь с этим опытом сбегал как курортник. Отдохнул летом в горах и сбежал. Мы холодно распрощались. Теперь я думаю, что у него тогда случился припадок совестливости. Скорее всего, он отказался тогда, нашёл в себе временно силы, от сотрудничества с ФСБ. Увы, его хватило ненадолго.

И, наконец, третий, и очень важный эпизод. 8 февраля 2001 года, на основании данных прослушки, был задержан в аэропорту Шереметьево французский писатель Тьерри Мариньяк. У него были изъяты литературные тексты и моё письмо к французскому гражданину Бобу Денару. Даже если собрать кассеты, на которых записаны мои разговоры только начиная с января 2001 года, то, учитывая, что порой я принимал в квартире по адресу: Калошин пер., д. 6/8, кв. 66 до 10 – 15-ти посетителей в день, то за три месяца (а на самом деле ведь за 15 месяцев), 40 аудиокассет – это лишь капля в том море, в океане звуков, которые были записаны ФСБ у меня в квартире. (А ФСБ предоставляет для прослушивания по уголовному делу №171 именно 40 аудиокассет). Первая по времени запись, представленная в качестве доказательства в уголовном деле № 171 датирована 26 января 2001 года.

Поскольку, опять-таки, я не чувствовал, что я совершаю противозаконные действия, я отреагировал довольно спокойно, хотя и с досадой, на звонок Тьерри Мариньяка, сообщившего мне уже из аэропорта Орли в Париже о том, что его задержали и отобрали бумаги (литературные тексты) и моё письмо. «Как во времена диссидентов!» – помню, только и сказал я. А что я мог сделать? Жаловаться? Кому… Я переговорил об этом с моим адвокатом Сергеем Беляком. «Ты смотри, осторожнее», – посоветовал он. «Напиши Генеральному Прокурору». Я написал. Осторожнее в чём? Я вёл себя как свободный человек, как я вёл себя до этого 27 лет, с сентября 1974 года, когда покинул Россию. Я не изменился. Это Россия опять изменилась к прежнему. К прежней несвободе.

16 февраля (возможно, что дата верна, а может быть и нет, я не помню), как утверждает следствие, ко мне на Калошин переулок явился Карягин Д.В., приехавший из Саратова. Материалы прослушки аудиокассеты ничего путного не дают. Версия следствия, подтверждаемая (но одновременно не подтверждаемая Карягиным Д.В., он даёт противоречивые, изменяющиеся с каждым допросом, показания) утверждает, что я дал Карягину во время этой встречи задание купить оружие в Саратове (аудиозапись скорее свидетельствует о том, что Карягин уже что-то привёз мне). Якобы по версии следствия я и Карягин обменивались записями, которые были потом сожжены. Я же утверждаю, что встречался со всеми без исключения региональными лидерами, когда они приезжали в Москву, а мой разговор с Карягиным касался съёма квартиры в Саратове, куда он только что перебрался из г. Балашова. Квартира должна была служить одновременно и штабом партии, поэтому мы хотели оказать Карягину денежную помощь. Партия была заинтересована в возникновении организации в Саратове. Надо сказать, что это незначительное происшествие превратилось в СОБЫТИЕ, уже когда я был арестован. В своё время я его не заметил. Но сейчас на нём настаивают следователи.