Ориенталист - Том Риис

За тремя молодыми людьми, которые осуществили убийство, стояла целая призрачная сеть заговорщиков и ультранационалистов, однако, точь-в-точь как русские террористы в 1870-х годах, они, по сути, действовали в одиночку. «Какую причину назвать мне, если нас поймают?» — спросил один из террористов, Эрнст фон Заломон, будущий идеолог фрайкора. «Да какая разница? Ну, скажи, что он — один из сионских мудрецов или… да что хочешь, то и говори, — отвечал другой террорист. — Они все равно никогда не поймут наших мотивов»[95].

Утром 24 июня трое исполнителей покушения следовали в своем автомобиле за министром, ехавшим в машине с открытым верхом. В десять сорок пять, поравнявшись с нею, они разрядили обойму пистолета в Ратенау, а потом для верности бросили в салон его автомобиля ручную гранату. Хотя двое из них погибли при попытке к бегству (одного застрелила полиция, а второй покончил с собой), властям все же удалось провести суд над всей террористической ячейкой. Водитель террористов, пытавшийся уйти от погони в день покушения, на суде с сознанием выполненного долга заявил, что, насколько ему известно, Ратенау, ведущий промышленник Германии, на самом деле был руководителем подпольного большевистского движения, которое являлось лишь частью всемирного заговора сионских мудрецов. Его показания были настолько убедительны для присяжных Веймарской республики, что он получил всего четыре года тюремного заключения и, выйдя из тюрьмы, поступил на юридический факультет университета, а со временем даже стал успешным адвокатом[96].

Выйдя на свободу после пятилетнего тюремного заключения, фон Заломон написал невероятно успешный роман о жизни террориста «Вне закона» («Die Geächteten», 1929). Фон Заломон стал образцом для подражания, героем «консервативных революционеров» Германии, с ним дружили Эрнст Юнгер и Мартин Хайдеггер, но также и некоторые левые деятели искусства. Марта Додд, дочь американского посла в Германии Уильяма Додда (она исповедовала весьма либеральные взгляды, а впоследствии стала членом Компартии США), в своих мемуарах восторженно писала: «На моей прощальной вечеринке я представила, к изумлению всех собравшихся (а пришли в основном люди правых убеждений, из среды дипломатов), Эрнста фон Заломона, организатора убийства Ратенау и автора романа “Вне закона”. Разумеется, в этом в высшей степени приличном обществе кое-кто лишь сдавленно ахнул, другие начали перешептываться. В общем, желанный результат был достигнут». Надо, правда, отметить, что фон Заломон дистанцировался от нацистов — они не дотягивали до его ницшеанских идеалов, однако его романы о приключениях бойцов добровольческих отрядов и террористах были распространенным средством рекрутирования в ваффен-СС и излюбленным чтением эсэсовцев[97].

Гибель Ратенау привела к тому, что многим (в том числе Томасу Манну) пришлось переоценить идею о превосходстве германской культуры, возникшую в конце XVIII века, когда эта культура мыслилась духовной, глубинной — в отличие от поверхностного материализма французского или англо-американского общества. Однако истинные масштабы происходящего лучше всего понимали посторонние. Такие, например, как Д. Г. Лоуренс, который увидел восхождение устрашающей новой силы. Объездивший Германию через два года после убийства Набокова и Ратенау, он так описал свои опасения в письме на родину: «Можно подумать, будто вся жизнь отступила на Восток. Будто жизнь германцев медленно уплывает от Европы. В Германии возникает ощущение опустошенности и какой-то угрозы. Так, наверное, римские легионеры глядели на громады чернеющих перед ними гор: с известным страхом, понимая, что они дошли до предела собственных возможностей. Германия сильно отличается сейчас от той, какой была всего два с половиной года назад, когда я приезжал сюда. В то время она еще была открыта Европе. Тогда она еще стремилась в сторону Западной Европы — чтобы вновь стать ее частью, найти примирение с ней. Теперь от этого не осталось и следа. Теперь уже опустился шлагбаум. Сегодня устремления германского духа направлены в очередной раз в сторону Востока — Московии, Тартарии. Чуждая иным пучина Тартарии для германского духа вновь стала позитивным центром, тогда как позитивность Западной Европы разрушена… Здесь опять начался возврат к колдовским чарам разрушительного Востока, который породил Аттилу. Эти убогие шайки юных социалистов [так писатель называл национал-социалистов. — Т. Р.], эти молодчики и их девицы, которые не занимаются ничем конкретным, материальным, но лишь отстаивают свои полумистические суждения — они кажутся существами непонятными, чуждыми. В чем-то примитивными, подобно неорганизованным, бесцельно бродящим туда-сюда ватагам потерявших себя, разбитых в сражении племен… Словно все и вся с отвращением чураются былого согласия, так же, как варварское племя, скрывающееся в лесу, стремится не быть замеченным… Что-то произошло, однако еще не оформилось окончательно. Древние чары мира нарушены, и господствует древний, свирепый дух варварства… И происходящее имеет куда более глубокий, глубинный смысл, чем любое реальное событие. Это — источник следующего этапа событий».

Глава 9. Сто оттенков голода и жажды

Поскольку Советский Союз наводнили теперь германские инженеры, обучавшие советских генералов использованию ядовитых газов и тонкостям танковых сражений, стало ясно: в обозримом будущем прежняя власть там не будет восстановлена. Лев предавался мечтаниям, как бы отомстить лично Леониду Красину, который, как он считал, в свое время вошел в сговор с его матерью, а теперь делал все, чтобы ликвидировать законные права отца на принадлежавшие тому активы.

Благодаря российско-германскому альянсу, которого добился Ратенау, Берлин стал единственным из приютивших русских эмигрантов городов, где белые и красные встречались и общались более или менее дружелюбно. Здесь постоянно жили Леонид Пастернак, Алексей Толстой и Илья Эренбург. Появлялись в Берлине и Владимир Маяковский и Максим Горький — да и кто в 1922 году отказался бы побывать в Берлине, этой столице новой России? Берлинские любители кино устроили восторженную встречу Сергею Эйзенштейну, а Константин Станиславский привез в Берлин свой Московский художественный театр на длительные гастроли.

Возникший альянс между Германией и Россией на некоторое время улучшил в умах средних немцев представление о русских вообще. Пожалуй, хотя бы в этом смысле эмигранты косвенно выиграли от подписания Рапалльского договора. Один из одноклассников Льва вспоминал: «Мы с друзьями как-то ехали в метро. Мы, наверное, говорили громче обычного, чтобы перекричать шум. Другие пассажиры в вагоне принялись ворчать на нас, а один сказал: “Вы тут себя ведете, будто у себя дома, забывая, как страдает сейчас Германия”. Я отвечал: “Россия сейчас страдает не меньше”, и некоторые из пассажиров отреагировали на это совершенно неожиданно: