Варфоломеевская ночь - Владимир Москалев

— Что вам угодно, милостивый государь? — спросил он, не выказав и тени удивления оттого, что узнал подошедшего.

— Мне угодно выразить вам свое неудовольствие, — заносчиво ответил Бюсси.

— Что вы говорите? — повернулся Лесдигьер всем корпусом. — И чем же вызвано это неудовольствие, сударь, позвольте вас спросить?

— Тем, что вы изволили смеяться надо мною, да еще и в присутствии дам.

— Да, да, припоминаю, я только что смотрел в вашу сторону и вид лент и бантов вызвал у меня улыбку. И вы что же, полагаете, что с моей стороны это была насмешка?

— Именно так и обстоит дело, сударь.

— И чего же вы хотите, господин Бюсси, ведь именно так вас зовут, я не ошибаюсь?

— Не ошибаетесь. Я хочу потребовать от вас ответа за наглое поведение по отношению ко мне, господин весельчак! А также и к даме моего сердца, которую вы своим смехом глубоко оскорбили.

Лесдигьер усмехнулся:

— Ах, вот оно что! Так это значит, что я вас обидел, мсье?

— Вы совершенно верно поняли мои слова, и я требую у вас удовлетворения за поруганную честь моей дамы.

— Вашей дамы? — удивился Лесдигьер. — Но помилуйте, я ведь даже не знаю ее. Быть может, она — одна из тех, с кем вы только что стояли и мило беседовали? Но мне нет ни до одной из них совершенно никакого дела, как, впрочем, и до вас.

— Вы открыто смеялись над цветами моей дамы и нанесли этим оскорбление мне! — запальчиво воскликнул Бюсси.

Шум в зале сразу прекратился, все замерли и смотрели теперь только на них.

— Дело, как видно, принимает нешуточный оборот, коли вы начинаете так кипятиться, господин дамский любимчик, — произнес Лесдигьер. — Но хочу вас предупредить заранее, дабы у вас не оставалось двусмысленностей в отношении меня: я смеюсь тогда, когда мне этого хочется, и не намерен спрашивать на это разрешения у других.

— А я не желаю, чтобы надо мной смеялись, когда мне этого совсем не хочется, тем более что мы с вами совершенно незнакомы.

— Я вам могу сказать свое имя. Меня зовут Франсуа де Лесдигьер, граф де Сен-Пале.

Бюсси словно обратился в мраморную статую. Пальцы руки его побелели, с такой силой он впился ногтями в рукоять шпаги.

— Мне приходилось слышать о вас как о большом мастере клинка, — медленно проговорил он. — Но я, представьте, тоже не новичок в этом деле и, кем бы вы ни были, считаю, что это не дает вам права смеяться надо мной.

— Полноте, я совсем не хотел вас обидеть.

— Тем не менее, я желаю с вами драться. И если вы убьете меня, то моя смерть будет прекрасной, ибо я умру в честь дамы моего сердца. Но не обольщайтесь, однако, на сей счет, мою шпагу считают одной из лучших в Париже.

Лесдигьер равнодушно пожал плечами:

— Что ж, как угодно, драться — так драться, если вам так уж этого хочется, хотя, признаюсь честно, у меня нет никаких причин убивать вас. Впрочем, не стоит говорить об этом преждевременно, ведь может статься, что вы убьете меня.

— Такого результата нашей встречи я вовсе не исключаю, сударь, — ухмыльнулся Бюсси.

— Кстати, — добавил Франсуа, — было бы любопытно посмотреть, каких вершин достигли нынешние мастера фехтования, которых считают лучшими шпагами Парижа.

— Со своей стороны замечу, что считаю вовсе не лишним убедиться в том, что когда-то, лет пять или десять назад, и вас справедливо называли так же.

— Вот и отлично. Теперь вам как обиженной стороне надлежит выбрать место поединка и вид оружия.

— Обычное место для такого рода встреч — Пре-о-Клер, вы это знаете не хуже меня, — ответил Бюсси. — Я и сам всегда дерусь там, но в последнее время туда стала часто наведываться стража, которая мешает дворянам выяснять отношения, да и с другого берега нас могут увидеть. Поэтому, если у вас есть на примете более удобное место, то назовите его, и коли оно окажется достаточно безлюдным, я не буду возражать.

Лесдигьер немного подумал.

— Приходилось ли вам бывать в предместье Сен-Виктор? — спросил он.

Бюсси кивнул.

— Помните ли вы речушку Бьевр, что протекает слева от аббатства, если смотреть со стороны ворот?

— Я знаю это место, на берегу речки есть чудесная поляна, скрытая от посторонних взглядов кустарником. Удивительно, как это мне самому не пришло в голову?

— Прекрасно, и если это вам подходит…

— Вполне.

— Значит, мы встретимся там завтра поутру. Какой час вас устроит?

— Десять утра, потому что в одиннадцать я буду занят важными делами, выполнение которых не намерен откладывать. В начале одиннадцатого я вас убью, так что ничто не помешает мне быть на месте свидания в назначенное время.

— Вот и хорошо, — согласился Лесдигьер. — Теперь за вами выбор оружия. Хотите, будем драться на шпагах, если нет — на рапирах. Вы ведь, как о вас говорят, дамский угодник и волокита, а удар шпагой может обезобразить ваше лицо; вам же, как я понимаю, желаннее быть убитым, нежели обезображенным.

— Если только вам удастся нанести этот удар, сударь. Мы будем драться на шпагах. От удара рапирой иногда остаются в живых, от удара шпагой вам не выжить, а потому запомните, что я желаю не колоть, а рубить. Шпага и кинжал — вот мое оружие.

— Что ж, пусть будет так. Не желаете ли вы удвоить нашу пару?

— Нет, я не хочу устраивать побоища и этим брать грех на душу, да еще и привлекать внимание стражи лишним шумом.

— Ну, в тех местах она редко появляется. Но как вам: будет угодно, это ваше право. Что касается меня, то я, с вашего позволения, приду со своим другом шевалье де Шомбергом; он будет простым наблюдателем, а заодно и нашим секундантом.

Шомберг сделал шаг вперед и поклонился Бюсси. Тот, в свою очередь, ответил тем же и проговорил:

— Как пожелаете, но помните, что, убив вас, мне может прийти охота расправиться и с вашим другом.

— Сочту эту смерть весьма почетной, мсье, — сказал Шомберг, — ибо я умру во имя дружбы, священнее которой нет ничего на свете.

— Даже любви? — ухмыльнулся Бюсси.

— Даже любви. Жаль, что вам этого не понять.

— Что ж, возможно, вы и правы. Итак, господа, мы договорились. Кстати, с какой стороны лучше всего пройти к этому лугу, о котором вы говорили, мсье Лесдигьер?

— Удобнее будет выйти из ворот Сен-Бернар и, пройдя сто шагов, повернуть направо, — подсказал Ла Моль. — Там есть тропинка, которая прямиком и выведет вас куда нужно. Я знаю это место.

— Надеемся на вашу порядочность, господин де Ла Моль, — повернулся к нему Бюсси, — в том, что вы не огласите место нашей встречи, иначе, чего доброго, нас арестуют, король ведь запретил дуэли. Если же окажется, что вы все-таки проболтались, то, клянусь честью, я собственноручно убью вас, разумеется, коль останусь в живых. То же сделают и господа Лесдигьер и Шомберг, если повезет им.

— Даем вам в этом свое обещание, — сказали оба.

— А теперь до завтра, господа.

Все трое учтиво раскланялись, и Бюсси вернулся к своему обществу, которое с нетерпением ждало его.

Ла Моль, который, как и предвидел Бюсси, хотел доложить герцогу Анжуйскому об условиях и месте поединка, поспешно ретировался, закусив от досады губу. Единственное, на что он решился — это рассказал герцогу о том, что его миссия вполне удалась, но ни словом при этом не обмолвился о месте встречи, хотя именно на это и рассчитывал Месье, мечтавший арестовать Лесдигьера и упрятать в тюрьму. Угроза Бюсси оказалась действеннее, нежели желание выслужиться, и Ла Моль вполне удовольствовался обещанным перстнем с руки польского короля.

Что же до наших друзей, то они вернулись к фрейлинам, которые, как и надлежало в подобных случаях, отошли от мужчин на почтительное расстояние.

На другой день все трое встретились в назначенном месте Бюсси как раз показался из-за поворота тропинки, когда колокол аббатства Сен-Виктор возгласил десять часов.

Утро в этот день было пасмурным, но теплым. С Сены дул легкий ветерок, с дороги, ведущей к воротам Сен-Виктор, слышался скрип повозок: это крестьяне разъезжались по деревням или, наоборот, везли в город зелень, овощи и фрукты с огородов. Правда, то были уже запоздавшие, ибо рынки начинали работать с рассветом, когда покупателей было больше всего. Все трое с почтением поклонились друг другу и тотчас выбрали место на чистой поляне, в нескольких шагах от которой протекала речка, впадавшая в Сену за аббатством Бернардинцев. Лесдигьер и Бюсси сняли камзолы и, оставшись в одних рубахах, обнажили шпаги. Шомберг, сложив руки на груди, встал от них в десяти шагах и принялся, молча наблюдать, прислонившись спиной к дереву. Однако, верный долгу секунданта, он все же попытался примирить враждующие стороны.

— Если я вынимаю шпагу из ножен, — произнес Бюсси, — то вовсе не для того, чтобы бесславно бросить ее обратно, не омочив лезвие в крови врага. А вы согласны со мной, мсье Лесдигьер?