Эфирное время - Полина Дашкова

Бутейко стрельнул на него глазами, ничего не ответил, положил судно на пол, ногой задвинул его под койку, прошлепал босиком к умывальнику, долго, тщательно мыл руки. В каждом его движении была заметна внутренняя паника. Он вжимал голову в плечи, смотрел на капитана с диким страхом, как будто ждал, что тот выхватит пистолет и начнет стрелять. Наконец он вытер руки, бросился к своей койке, забился в угол, накрыв колени одеялом.

— Ладно, я пойду. У меня обход через пять минут, — сказал врач.

— Нет! — заорал больной, — не уходите! Я буду говорить с ним только в вашем присутствии. Я впервые вижу этого человека и не доверяю ему.

— Хорошо, я пришлю кого-нибудь, сестру или фельдшера.

— Кроме вас, я никому здесь не верю. У сестер маленькая зарплата, их могут подкупить.

— У меня тоже маленькая зарплата, — проворчал врач и повернулся, чтобы уйти.

Больной с удивительным проворством соскочил с койки, преградил ему путь, встал на цыпочки, схватил за пуговицу халата и громко зашептал на ухо:

— Мне не нравится этот парень, обратите внимание, как он на меня смотрит. Убьет, точно убьет. Они охотятся за мной четырнадцать лет. Вы говорите, у меня бред, вы мне не верите, но вот ведь, пожалуйста, явился человек, чтобы меня убить.

— Успокойтесь, я вам верю, — тяжело вздохнул врач, — я специально пригласил сюда товарища из милиции, чтобы он разобрался, в чем дело, кто вас преследует и хочет убить. А вы, вместо того чтобы спасибо сказать, устраиваете спектакль.

— Так это вы его вызвали? — Бутейко сразу сник, вернулся на койку. — И документы у него проверили?

— Да, да, успокойтесь, расскажите товарищу капитану все, что рассказывали мне, — врач едва заметно усмехнулся, — извините, мне пора.

Иван пододвинул стул к койке. Бутейко смотрел на него, не моргая. Глаза у старика были красные, воспаленные.

— Я уже четырнадцать лет не сплю, — сообщил он свистящим шепотом.

— Почему? — также шепотом спросил капитан.

— Он приходит каждую ночь. Стоит мне задремать, и он является ко мне, пьяный, грязный, с мешком на голове. Я вижу его лицо. Знаете, какое лицо у человека, которого душат прозрачным полиэтиленовым пакетом?

«Отлично! — поздравил себя Иван. — У нас здесь что, еще один труп? У нас здесь „висяк“ четырнадцатилетней давности с пакетом на голове? Класс! Вот уж старик Бородин обрадуется, маминым пирожком меня угостит…»

— Кто он? — быстро спросил капитан.

— Покойник, — едва шевеля губами и тревожно оглядываясь по сторонам, ответил Бутейко.

— Его убили?

— Да.

— Кто?

— Павел.

— Фамилия?

— Чья?

— Ну, этого Павла.

На пороге палаты появилась молоденькая медсестра, постояла, посмотрела и ушла, вероятно, решив, что здесь без нее обойдутся.

— Как вы не понимаете? — больной укоризненно покачал головой. — У камней не бывает фамилий. У них есть все — история, судьба, кровь, живая человеческая кровь, которая течет рекой. Но фамилий у них не бывает — Павла снесла курица на Урале в 1829-м году, и судьбу его можно очень приблизительно проследить только до 1917-го года. Он исчез. Но такие, как он, никогда не исчезают совсем. Они всплывают из небытия, чтобы вновь лились реки крови.

«Нет, не видать мне пирожка с капустой, — усмехнулся про себя Иван, — ничего я здесь не нарою. Псих бредит, а я дурак, слушаю».

— Знаете, Вячеслав Иванович, чтобы не мучиться, лучше сразу все рассказать. Станет легче, — произнес он с самой задушевной интонацией, на какую был способен.

— Кому легче? — Бутейко печально покачал головой. — Ему не станет, он давно умер. Он умер, но не успокоится, пока мы живы.

— Как его звали? — осторожно спросил капитан.

— Кузя.

— Он что, кот?

— Если бы… Он человек. Пьяница, наркоман, но все-таки человек. Лелечка тоже говорила, как вы сейчас, мол, ты представь себе, что перед тобой животное, грязная скотина, которой пора на бойню, облезлый помоечный кот, который гадит у нас в подъезде, от него только вонь, и больше ничего. Я поверил ей. Я ей всегда верил, но она ошиблась. Он человек, и теперь является ко мне каждую ночь.

— Леля, это кто?

— А вы не знаете? — больной тяжело вздохнул.

— Нет, — искренне признался капитан.

— Ну и не надо. Раз не знаете, я не скажу.

— Вячеслав Иванович, как же я сумею разобраться, если вы не хотите говорить?

— А зачем? Для чего разбираться? Они убили Артема, теперь наша очередь. Не понимаю, почему сначала его, он был тогда ребенком, шестнадцать лет — это еще ребенок. Тем более его вообще не было в Москве в то время. Он ничего не знал и уже никогда не узнает.

— В убийстве вашего сына подозревается его приятель, бывший одноклассник, Анисимов Александр Яковлевич. Вы с ним знакомы?

— Я этого мальчика знаю с детства. Он не убийца. Он только орудие. Сначала они прислали его ко мне с перстнем. Они как будто издевались, предупреждали, хотели, чтобы мне стало по-настоящему страшно. Зачем, спрашивается? Мне было страшно все эти четырнадцать лет, но я никогда не думал, что первым станет Артем.

— Вы слышали, как Анисимов угрожал вашему сыну?

— Нет, — Бутейко печально покачал головой, — это было бы слишком прямолинейно, если бы он угрожал. Он пришел ко мне, а не к нему. Он принес перстень с изумрудом. Вещь красивая, но камень с трещиной, алмазы мутные.

— Вячеслав Иванович, вы много лет работали гравером в ювелирном магазине — осторожно начал Иван, — почему вы сменили специальность?

Вопреки ожиданиям, больной никак не отреагировал на этот вопрос, он тяжело вздохнул, стал теребить угол наволочки, сворачивать ткань жгутом, накручивать на палец, и казалось, так сосредоточился на этом занятии, что позабыл о капитане.

— Вячеслав Иванович, вы устали?

— Не знаю, — Бутейко равнодушно пожал плечами, — наверное, устал. Но разве это кому-нибудь интересно? Я готов годами носить одни брюки, зимой и летом, я с радостью буду лелеять единственную пару ботинок, самостоятельно менять набойки, сшивать порванные шнурки. Я очень люблю сладкий чай с черными гренками, поджаренными на подсолнечном масле, правда, кашу терпеть не могу, особенно перловку, и не потому, что эта крупа самая дешевая, просто невкусно. Однако и перловку я готов есть ежедневно. Но спать и видеть его во сне, с пакетом на голове, с открытым ртом, растопыренными жуткими глазами, я не могу.

— Подождите, Вячеслав Иванович, — осторожно, перебил его капитан, — вы сказали, что не спите четырнадцать лет. Значит, все это — пакет, труп, Павел — было четырнадцать лет назад?

— Да. В восемьдесят пятом. В июне. Стояла страшная жара. Мы проводили Артема в колхоз. Он закончил девятый. Их всем классом отправили в колхоз на картошку. А мы с Лелечкой собирались в Пярну, в отпуск. Я отрабатывал последний день перед отпуском. И тут он появился. Он пришел в магазин, долго крутился у прилавка. Он не был похож на человека, который может купить что-либо в ювелирном магазине. До закрытия оставалось десять минут, милиционер попросил его выйти. Он не возражал, не сказал ни слова. Когда он проходил мимо меня, я заметил, какое у него жалкое, потерянное лицо. А потом я увидел его на лавочке во дворе, напротив служебного входа. Он держал в зубах погасший окурок и смотрел в одну точку. Знаете, что заставило меня сесть рядом с ним? Жалость. Очень хорошее, чистое чувство. Я подумал, что он наводчик, его прислали к магазину бандиты. Такое уже случалось. Перед тем как грабить, они посылают «шестерку», покрутиться, посмотреть, кто последним выходит и закрывает дверь, в котором часу приезжают инкассаторы. Потом бедолагу-разведчика подставляют, сдают. Я, между прочим, всегда был хорошим, добрым человеком. Я многим помогал, даже с риском для себя. Но и, конечно, я не хотел, чтобы ограбили наш магазин. Я был не только добрым, но и честным.

Капитан заметил, что по щекам больного текут слезы, худые плечи мелко вздрагивают.

— Может, вам воды налить? — спросил Иван.

— Не надо… — всхлипнул старик, — не могу больше ни пить, ни есть. Вы поймите, я очень хороший человек, у меня четыре благодарности в трудовой книжке. Попросите Лелю, пусть она покажет, просто чтобы вы знали, какой я человек. Я всем помогал, причем бескорыстно. На обувной фабрике я целый месяц висел на Доске почета, и сын у меня известный журналист, — он уткнулся лицом в подушку, заплакал еще горше. Капитану ничего не оставалось, как позвать к нему медсестру.

Утром, за завтраком, Лидия Николаевна выразительно молчала, всем своим видом показывая, что не трогает сына, не мешает ему думать. Но все-таки не выдержала.

— Между прочим, я вчера встретила Варю Богданову. Просто удивительно, только недавно мы с тобой говорили о ней, вот, что называется, легка на помине. Я смотрю, идет по коридору.