Дом одинокого молодого человека : Французские писатели о молодежи - Патрик Бессон

Естественно, надо было бы обратиться к источникам, разузнать поточнее, кому понадобилось устраивать этот знаменитый конкурс. По какому праву? И главное, кто определял, какими будут первые премии? Ведь нам могли бы предложить деньги, или цветные телевизоры, или стиральные машины, или автоматические посудомойки — так нет же: им понадобилось устроить нам отпуск, отправить в путешествие. К черту на рога или в Нормандию — в зависимости от благосклонности случая.

Лично у меня одна мысль об отпуске вызывает дрожь. Я никогда никуда не уезжаю. Мне вполне хватает моих соседей и моего квартала. Один или два коротких выезда к родителям в Виши, еще один к брату — он торгует винами и спиртным в Божоле. И это уже грандиозно.

Одиннадцать лет я делаю макеты для Вальца, издателя почтовых открыток. Благодаря этой профессии знаю все парижские памятники не хуже своего кармана. Все выходные дни брожу по столице. Приветствую улицы, проспекты, которые всю неделю проплывали передо мной на фотографиях. И я вовсе не жалуюсь — у меня потрясная профессия.

Но вот в один прекрасный день Вальц, по всей вероятности, заметил, что продал слишком много открыток, и у него родилась нелепая идея устроить конкурс, чтобы спустить лишние деньжата. Я уверен, он хотел доставить нам удовольствие и действовал из самых добрых побуждений. Мужик он по природе не злой.

В один из понедельников все сотрудники обнаружили у себя на столах письма от дирекции. Я сразу понял, что на нас свалилось. Коллеги же мои ликовали. Вопросы — Вальц специально так задумал — оказались не слишком трудные. А ожидало нас пять солидных премий и двадцать с лишним поощрительных выигрышей. С каким удовольствием я выиграл бы что-нибудь совсем ерундовое — кошелек для ключей, или фарфоровую лошадку, или коробку глазированных каштанов от Потена.

Я захватил вопросник домой, на бульвар Гувьон-Сен-Сир, где жил один, ни в чем не испытывая недостатка; целью моей было заполучить место среди первых пятнадцати.

Но вчера прозвонили отходную. Вывесили результаты проклятущего конкурса. Меня зовут Жан Ле Вастинуа, и я получил первую премию. Кошмар. С этого мгновения я стал объектом ревности и зависти. Мои товарищи больше со мной не разговаривают, избегают меня. Никто не садится рядом со мной в столовой. Так и оставляют по одному свободному стулу справа и слева от меня.

Должен признаться, между первой премией и остальными существует значительная пропасть. Неделя на Барбадосе, в английской части Антильских островов, тогда как у прочих — жалкая пара выходных дней в Турэ, в Ла-Боле, в Дьеппе или Ульгате. Дворец, где номер стоит тысячу франков за сутки, или миленькая гостиница, где в комнатах так пахнет… Ужас, да и только.

Вальц, чтобы еще больше осложнить положение, решил устроить в мою честь коктейль. Коллеги поздравляли меня, делая вид, что страшно рады, однако губы у них кривились от ненависти, а ладони потели от неосуществившейся надежды. Знали бы они… Знали бы они, какое лихорадочное волнение охватило меня, когда мне сообщили об этой премии! Кто соберет мне чемодан? Что с собой брать? А уж как я боюсь самолета…

Сначала я было подумал отказаться от предложения, уступить место Жоселине, девушке из бухгалтерии, которая носит ультракороткие юбки, или же Люку, который вместе со мной делает макеты, но, глянув на начальство, я понял, что это невозможно. Что они подумают, если я отклоню такой дар?

Конечно, я мог бы согласиться, а потом спокойненько остаться дома и вообще никуда не ездить. Я бы устроился поудобнее на балконе, — а живу я в двух шагах от пожарной казармы, постройки XVII века, — и ждал бы себе какого-нибудь пожара, чтобы поглядеть, как они будут выезжать. Однако Вальц отнюдь не дурак. Он принял меры предосторожности, дав мне в последнюю минуту деликатное поручение:

— Привезите-ка нам, Вастинуа, открытки с Барбадоса. Сравним с нашими…

Я, разумеется, изобразил на лице счастье, радость человека, которому выпал выигрыш, превосходящий все ожидания. Я ведь насмотрелся на тех, кто получает призы — на телевидении, на скачках, на матчах. И прекрасно знаю, как надо себя вести. Так что Вальц ни о чем не догадался. Он то и дело хлопал меня по плечу, как это делают люди, обладающие большой властью. И наконец вручил мне билет, наличные (немалые) на расходы, свою дружбу и наилучшие пожелания.

Я уезжаю сегодня, очень рано. Прямого рейса между Парижем и Барбадосом нет. Надо делать пересадку в Лондоне. А это, если умеешь считать, на два взлета и две посадки больше. Прежде чем выйти из дома, я предупредил о своем отъезде родителей, брата Мориса и сторожиху, мадам Гонсалес, которая плакала, когда Бельгия и Англия победили Испанию на Европейском чемпионате сборных команд.

— Позаботьтесь о моей почте, мадам Гонсалес…

Кроме того, я отдал ей ключи, попросив для спокойствия каждый день заходить в квартиру.

Я не сомневался, что эта премия дорого мне обойдется. В субботу я на всякий случай купил две рубашки и две пары брюк. Никакого особого гардероба у меня не было — ну и что, кому как нравится.

В аэропорт Руасси я приехал на целый час раньше. Такси обошлось аж в 88 франков — к такому я не привык. Мой бордовый чемодан из искусственной кожи взяли в багаж.

— А он не потеряется, мадемуазель? — осведомился я.

Девушка из компании «Эр Франс» даже не удостоила меня ответом. Судя по физиономии — типичная карьеристка, причем из самых отпетых. Я принялся бродить по аэровокзалу, надеясь, что, когда придет время, меня позовут. Я оставил при себе лишь небольшой несессер и выглядел, наверно, несколько нелепо, но мне вовсе не хотелось, чтобы бутылочки с одеколоном и лосьонами опрокинулись, разбились, а вещи пропахли спиртом.

Ровно в десять я отыскал свое место возле окна. Справа от меня сели две женщин, и одна стала тут же передавать другой бумажный пакет на случай морской болезни. А я, заметив, что у меня такого нет, подозвал стюардессу, которая тотчас принесла мне полдюжины. Неужели я выгляжу совсем доходягой?

Не хочу я тратить зря время на рассказ о перелете. Я жив — и это главное. Посадка удалась, и пассажиры стали изо всех сил аплодировать пилоту, точно актеру на спектакле в театре.

— We want Williams! We want Williams![15] — скандировали они. Я понял, что это его зовут Уильямс.

— Вы говорите по-английски? — осведомился мой сосед.

— Нет, представьте себе, я француз. Жан Ле Вастинуа. Я победил в конкурсе.

— В таком случае на Барбадосе у вас будут проблемы. Здесь ни на каком другом языке, кроме английского, не говорят.

— Ну что ж, значит, обойдусь жестами. Когда хочешь, чтоб тебя поняли, прибегаешь к мимике.

— А с девочками как же вы устроитесь? — не отстает этот тип, безуспешно пытаясь отстегнуть ремни.

— Не волнуйтесь, в подобных обстоятельствах говорить совсем не обязательно. Вам помочь?

И одним ловким движением я освобождаю несчастного.

Отыскав свой чемодан, я прошел таможню, поменял деньги и решил во избежание каких-либо недоразумений и чтобы не растрачивать попусту несколько известных мне английских слов, во всех случаях кивать головой.

Я поймал такси и протянул шоферу клочок бумаги с названием гостиницы, написанным рукою г-на Вальца: «Сэнди-парк».

Что-то едем мы уже добрых полчаса. Надеюсь, шофер не завезет меня в ловушку. Жарко. Жара такая влажная, что проникает во все поры. И кругом море. Я уже видел море. Как-то раз мой брат Морис довез меня до самого Марселя:

— Видишь, Жан, вот оно — море.

О той поездке я сохранил самые радужные воспоминания.

Ну вот, доехали наконец. Шикарно, красиво. В «Сэнди-парк» все говорят по-французски без малейшего акцента. Вскоре мне показывают номер, заказанный для меня лично Вальцем, — люкс, в два раза превосходящий по размерам мою парижскую квартиру. Я даю большие (может, слишком большие?) чаевые коридорному — лишь бы меня оставили в покое.

Я уже совсем не понимаю, который теперь час. И удивляюсь, что не чувствую никакой усталости после столь изнурительного путешествия и резкой смены климата. Все окна у меня выходят на море. Здесь куда красивее, чем в Марселе, где пароходы закрывают вам весь горизонт.

Аккуратно разложив вещи, я принял пенную ванну — кинозвезда, да и только. Восемь часов вечера по местному времени — что-то становится скучно. Я же тут никого не знаю. Конечно, я мог бы взять кого-нибудь с собой, но кого? Немногочисленные мои друзья работают все у Вальца; женщины, с которыми мне приятно проводить время, все замужем, все в ярме, и никто из них не собирается ни с того ни с сего уйти от мужа, бросить детей, расстаться с комфортом. Правда, именно поэтому я таких и выбрал, чтобы не иметь никаких осложнений. Промаявшись минут десять от скуки, я снимаю телефонную трубку:

— Принесите мне, пожалуйста, несколько почтовых открыток.