Опасные связи. Зима красоты - Шодерло Лакло

Чем больше я обо всем этом думаю, тем меньше понимаю, что он хотел сказать. Какое это дело, самое важное в жизни? За что он просит у меня прощения? Откуда взялся этот невольный прилив нежности, когда он со мной говорил? Уже тысячу раз задавала я себе эти вопросы, не в силах будучи найти ответ. Здесь я даже не нахожу ничего, что имело бы отношение к вам. Однако любовь проницательнее дружбы, и потому я хочу, чтобы вы знали все, что произошло между моим племянником и мною.

Я четыре раза принималась за это длинное письмо, которое было бы еще длиннее, если бы не моя усталость. Прощайте, моя красавица.

Из замка ***, 25 октября 17…

Я имел честь получить ваше письмо, господин виконт, и, выполняя вашу просьбу, вчера же отправился к особе, о которой в нем идет речь. Я изложил ей причины и сущность дела, по которому вы просили меня к ней обратиться. Как ни твердо стояла она сперва на принятом ею мудром решении, все же, когда я обратил ее внимание на то, что своим отказом она может воспрепятствовать счастливому вашему обращению на путь истинный и, следовательно, милосердным намерениям Провидения, она согласилась принять вас с тем, однако, условием, что это будет в последний раз, и поручила мне сообщить вам, что будет дома в следующий четверг 28-го. Если этот день почему-либо вам не подходит, соблаговолите назначить другой. Письмо ваше будет прочитано.

Все же, господин виконт, разрешите мне посоветовать вам не откладывать этой встречи без достаточно веских причин, дабы вы могли как можно скорее и всецело посвятить себя выполнению тех похвальных намерений, о которых вы мне писали. Подумайте о том, что тот, кто медлит воспользоваться осенившей его благодатью, подвергает себя опасности утратить ее, что если милосердие Божие беспредельно, то злоупотреблять им недопустимо, и может наступить мгновение, когда милосердная десница Божия превратится в десницу карающую.

Если вы по-прежнему будете оказывать мне честь своим доверием, прошу вас не сомневаться, что я всегда к вашим услугам, если только вы их пожелаете. Как бы и чем бы я ни был занят, самым важным делом для меня всегда явится выполнение святого служения, которому я себя посвятил, и самым радостным мгновением моей жизни будет то, когда я увижу, как труды мои по милости Всевышнего увенчались успехом. Все мы — слабые грешники и сами по себе ничего не можем! Но Бог, которого вы призываете, может всё, и только благости его будем обязаны мы оба, вы — неустанным стремлением соединиться с ним, я — возможностью привести вас к нему. С его помощью надеюсь я вскоре убедить вас, что лишь святая наша вера и в этой земной юдоли может обеспечить нам прочное и длительное счастье, которого мы тщетно ищем в ослеплении страстей человеческих.

Остаюсь с глубочайшим уважением и проч.

Париж, 25 октября 17…

Хотя новость, которую я вчера узнала, повергла меня в крайнее изумление, я не забываю, какое удовлетворение вы должны от нее получить, и потому тороплюсь ею с вами поделиться. Господин де Вальмон не занят больше ни мной, ни любовью и хочет лишь искупить более достойной жизнью проступки или, вернее, заблуждения своей юности. Об этом важном обстоятельстве сообщил мне отец Ансельм, к которому он обратился с просьбой руководить им в дальнейшем, а также устроить ему свидание со мной. Насколько я понимаю цель этого свидания — вернуть мне мои письма, которые он до последнего времени не возвращал, несмотря на все мои просьбы.

Я, разумеется, могу только приветствовать эту счастливую перемену в его чувствах и радоваться за себя, если, как он уверяет, я действительно ей способствовала. Но почему надо было, чтобы именно я стала ее орудием и это стоило мне покоя всей моей жизни? Неужели господин де Вальмон мог достигнуть душевного благополучия лишь ценой моего счастья? О, снисходительный друг мой, простите мне эти жалобы! Я знаю, что не мне судить о предначертаниях Божиих; но в то время, как я беспрестанно и тщетно молю его дать мне силы одолеть мою злосчастную любовь, он даровал эту силу тому, кто о ней не просил, меня же оставляет без помощи, в полной власти чувства, с которым я не могу совладать.

Но мне следует заглушить этот греховный ропот. Разве не знаю я, что блудный сын по возвращении в отчий дом больше получил от щедрого своего отца, чем сын, никогда не отлучавшийся? А если бы у нас и могли быть какие-то права на благодать Божию, что могла бы предъявить я для обоснования своих прав? Похвалюсь ли я тем, что сохранила свою честь, когда и этим обязана только Вальмону? Он спас меня, а я осмеливаюсь жаловаться на то, что страдаю из-за него! Нет, даже страдания мои будут сладостны, если они — цена его счастья. Разумеется, надо было, чтобы и он вернулся в лоно нашего общего Отца. Ведь Бог сотворил его, и он должен возлюбить свое творение. Он не мог создать это восхитительное существо лишь для того, чтобы сделать из него отверженного. Наказание за свою дерзкую неосторожность должна нести я. Не обязана ли я была понять, что, раз мне не дозволено его любить, я не должна была позволять себе видеться с ним?

Мой грех или моя беда в том, что я слишком долго не сознавала этой истины. Вы свидетельница, мой дорогой, достойный друг, что я покорно принесла эту жертву, как только поняла, насколько она необходима. Но для полноты этой жертвы недоставало лишь одного — чтобы для господина де Вальмона наша разлука не была жертвой. Признаться ли вам, что сейчас именно эта мысль терзает меня больше всего? О, нестерпимая гордыня, заставляющая нас находить облегчение своих страданий в тех страданиях, которые мы причиняем другим! Нет, я смирю это мятежное сердце, я приучу его к унижениям.

И главным образом с этой целью я наконец согласилась на мучительную встречу с господином де Вальмоном в следующий четверг. Тогда я услышу от него самого, что я для него больше ничего не значу, что слабое, беглое впечатление, которое я на него произвела, совсем изгладилось! Я встречу взгляд его, устремленный на меня безмятежно, и мне придется опустить глаза, чтобы моего смятения они не выдали.

Те самые письма, которые он отказывался вернуть мне, несмотря на мои постоянные просьбы, мне теперь возвратит его равнодушие. Он передаст их мне, как нечто ненужное, нисколько его не занимающее. И дрожащие мои руки, принимая эту постыдную пачку бумаг, почувствуют, что они переданы им рукою спокойной и твердой! И, наконец, я увижу, как он удаляется… удаляется навсегда, и мой неотступно следящий за ним взор не встретит его взора, ибо он ко мне не обернется!

И на такое унижение я ныне обречена! Так пусть же оно принесет мне пользу, заставив меня проникнуться сознанием своей слабости… Да, я бережно сохраню эти письма, которые ему уже не нужны. Я обреку себя на позор ежедневно перечитывать их, пока слезы мои не сотрут с бумаги последних следов моего почерка, а его письма я сожгу, как нечто пропитанное губительным ядом, растлившим мою душу. О, что же такое любовь, если мы вынуждены сожалеть даже об опасностях, которым она нас подвергает, а главное — если можно опасаться, что будешь испытывать это чувство, даже когда его уже не внушаешь! Надо бежать от этой гибельной страсти, предоставляющей нам лишь один выбор — позор или несчастье — и зачастую соединяющей для нас то и другое. И пусть хотя бы благоразумие заменит нам добродетель.

Как еще далеко до этого четверга! Как желала бы я без промедления завершить свое жертвоприношение и забыть одновременно и то, что приносится в жертву, и то, ради чего она приносится! Это посещение мне тягостно, и я раскаиваюсь в том, что согласилась на него. Зачем ему еще раз видеться со мной? Что мы теперь друг для друга? Если он оскорбил меня, я его прощаю. Я даже готова приветствовать его решение искупить свои грехи. Я хвалю его за это. Я сделаю даже больше: я поступлю, как он. И так как в соблазн ввели меня те же самые заблуждения, то и пример его приведет меня на истинный путь. Но если он решил бежать от меня, зачем ему искать встречи со мной? Разве для каждого из нас не самое неотложное — забыть другого? Ах, отныне и впредь это станет моей главной заботой.

Если вы позволите, любезный мой друг, то за этот тяжкий труд я примусь подле вас. Если мне понадобится помощь, может быть, даже утешение, я хотела бы получить их только от вас. Одна вы умеете понимать меня и говорить моему сердцу на понятном ему языке. Ваша драгоценная дружба заполнит все мое существование, ничто не покажется мне трудным ради того, чтобы ваша забота обо мне не пропала даром. Я буду обязана вам покоем, счастьем, добродетелью, и плодом вашей доброты ко мне будет то, что я наконец-то окажусь достойной ее.

Кажется, письмо мое получилось очень бессвязным. Так я предполагаю хотя бы по тому смятению, в котором я находилась все время, пока писала вам. Если в этом письме проглядывают чувства, которых мне следует стыдиться, прикройте их своей снисходительной дружбой. Я всецело на нее полагаюсь. И от вас я не скрою ни одного движения своего сердца.