Три билета до Эдвенчер. Путь кенгуренка. - Джеральд Даррел

Плотно закусив и напившись чаю, мы расселись перед гудящим пламенем (ночь была на редкость холодная), и я откупорил бутылку виски из запаса, который предусмотрительно захватил с собой.

Рано утром, окостеневшие от причудливых поз, в которых нам пришлось лежать на полу всю ночь, мы встали и приготовили завтрак. Долину заволокло туманом, с порога хижины почти ничего не было видно, но Брайен не сомневался, что с восходом солнца прояснится. После завтрака охотники распрощались с нами и побрели сквозь туман вниз по ущелью к Те Анау, где их ожидала лодка. Славные ребята, и все же мы были рады, когда они ушли и освободили толику дефицитной площади.

Прогноз Брайена подтвердился: часам к восьми утра открылось почти все озеро и некоторые из окружающих вершин. День обещал быть хорошим, и мы в приподнятом настроении зашагали по берегу к широкому лугу, где, по словам Брайена, были найдены первые гнезда такахе. Наше хорошее настроение объяснялось еще и тем, что в опаловом утреннем свете озеро казалось меньше вчерашнего и мы надеялись за каких-нибудь полчаса прогулочным шагом дойти до цели. Однако нам предстояло вскоре убедиться, что долина Такахе обманчива. Я уже много лет охочусь за животными в разных концах света, но не припомню случая, чтобы где-нибудь было так неуютно, как здесь. В первый же день мы наглядно убедились, что ожидает тех, кто вздумает охотиться на такахе.

Начну с облаков. Они переваливали через гребень, заглядывали в долину и наконец, решив, что здесь вполне можно отдохнуть, неторопливо скатывались вниз, обволакивая и вас и весь ландшафт, да к тому же промачивая вас до костей. Но это, так сказать, мелкие неприятности. Полевица — мощные, высотой по пояс желтоватые кусты — жадно собирала влагу и щедро делилась с вами своими накоплениями, когда вы продирались сквозь нее. Ко всем этим удовольствиям добавлялся сфагновый мох. Толстый слой ярко-зеленого мха дорогим ворсистым ковром выстилал почву между кустами полевицы. Он казался гладким, точно лужайка для игры в шары, и столь же приятным для ходьбы. Да, ковер был толстый, местами до четверти метра, нога буквально тонула в нем — тонула так, что вы с неимоверным усилием вытаскивали ее. В довершение всего этот зеленый ковер, разумеется, рос на воде, поэтому с каждым шагом вы набирали полный ботинок воды, а когда извлекали ногу из мха, звонкое чавканье отдавалось по всей долине, подобно выстрелу. Уверен, что через пятнадцать минут в пределах сотни километров не осталось ни одной такахе, которая не была бы предупреждена о нашем появлении и продвижении. Метр за метром прошлепали мы вдоль берега, потом ступили на луг. Время от времени мы заходили в буковый лес, потому что в то время года, когда такахе не насиживают яиц, они предпочитают держаться у опушки. Темные, серо-зеленые стволы деревьев, как и мелкая темно-зеленая листва, были покрыты влагой. Тут и там с ветвей свисали длинные пряди лишайника, словно причудливые коралловые образования. На первой взгляд лишайник казался белым, издали можно было даже подумать, что некоторые деревья обсыпаны снегом, а посмотришь вблизи — и видишь, что тонкие филигранные пряди окрашены в нежный, приятный зеленовато-серый цвет.

Весь день мы пробирались сквозь мокрую полевицу и сумрачный буковый лес с его марсианской порослью лишайников. Мы иззябли, мы промокли насквозь, и мы видели все что угодно, только не такахе. Однажды нам попался свежий помет, и мы окружили его с тем же чувством, с каким Робинзон Крузо рассматривал знаменитый след ноги; мы находили места, где птицы недавно кормились, пропуская сквозь клюв длинные стебли полевицы; находили на земле пустые гнезда, свитые из той же полевицы и ловко укрытые под нависающей травой; а один раз Брайен даже заявил, что слышит крик такахе, но так как уже вечерело и в долине была такая тишь, что урони булавку — и все услышат, мы решили, что он просто хочет нас приободрить. А потом тучи начали опускаться все ниже и стало слишком темно для съемок, даже если бы нашлось что снимать. Мы уже дошли до конца долины, и Брайен предложил повернуть назад, ибо, бодро объяснил он, если в долину неожиданно спустится облако, мы можем заблудиться и будем всю ночь бродить по пояс в мокрой полевице, описывая все более широкие круги. Напуганные столь ужасной перспективой, мы, преодолевая отвращение, зашагали обратно по своим чавкающим следам через луг и вдоль озера. И когда наконец, уставшие, озябшие, промокшие, удрученные, достигли хижины, о которой накануне отзывались столь пренебрежительно, она показалась нам верхом роскоши. Сбросить мокрую одежду и, сидя перед горящими поленьями, глотать горячий чай, основательно сдобренный виски, — это ли не верх блаженства, и скоро мы уже говорили себе, что сегодня нам просто не повезло. Скверная погода сделала такахе нелюдимее обычного, а вот завтра, уверяли мы друг друга, в долину набьется столько птиц, что негде будет ногу поставить.

Наш энтузиазм несколько поумерился, когда мокрые носки Джима (старательно развешанные над очагом) с убийственной точностью свалились прямо в кастрюлю, в которой Брайен задумчиво помешивал закипающий суп. Правда, от этой необычной приправы суп не стал хуже, зато у Джима появился еще один повод брюзжать, и он с большим рвением предался этому занятию.

На следующее утро погода была, пожалуй, даже похуже, чем накануне, но это нас не остановило; дрожа от холода, мы натянули на себя сырую одежду и снова зашагали по берегу озера. Опять мы дошли до луга, опять очутились в ледяных объятиях полевицы и сфагнума, и опять нам попадались следы такахе, а самих птиц по-прежнему не было видно. Под вечер погода испортилась, и мы совсем пали духом. Завтра нам уходить из долины, и до чего же обидно — проделать такой путь, так промокнуть, столько зябнуть — и все впустую! И ведь такахе где-то тут: стебли полевицы только что объедены, помет свежий. Эти негодные птицы явно играли с нами в прятки, но нам было вовсе не до игры — не то место и не то настроение.

И вдруг — только что перед тем я оступился и шлепнулся на мокрый, особенно вязкий в этом месте мох — Брайен поднял руку, призывая нас к тишине. Мы замерли, боясь дохнуть, а меж тем ноги медленно, но верно погружались в мох.

— В чем дело? — выдохнул я наконец.

— Такахе, — ответил Брайен.

— Вы уверены? — Лично я слышал только плеск и чавканье, когда упал.

— Да, — сказал Брайен. — Прислушайтесь, и вы сами услышите.

Мы в это время находились под откосом, метрах в двадцати от линии, за которой буковый лес начинал восхождение на крутой склон; здесь кустики полевицы казались выше и гуще, чем на других осмотренных нами участках. Стоим и слушаем — мокрые, продрогшие, притихшие… Неожиданно справа из-за деревьев донесся звук, услышанный Брайеном. Это был глухой рокот, вроде барабанной дроби, очень похожий на звук, который издавали уэки на Капити, но несравненно громче и какого-то особого, глубокого контральтового тембра. Первая дробь состояла из семи-восьми частых ударов, затем, после короткой паузы, уже с другого места, чуть подальше, прозвучала новая дробь. Мы заметили какое-то движение в траве прямо перед нами, потом еще, но ближе к лесу. Не думая о том, что Крису и Джиму, нагруженным камерой и треногой, трудно поспевать за нами, мы с Брайеном стали подкрадываться к подозрительным точкам. Я говорю «стали подкрадываться», на самом же деле моему сверхчувствительному слуху казалось, будто мы шлепаем по мху, словно полк гиппопотамов, забредших в котел с густой кашей. Ближе, ближе… Вдруг трава опять зашевелилась — и мы застыли на месте. Через секунду мы снова двинулись вперед, еще осторожнее, чем прежде, потому что подозрительное движение происходило всего в нескольких метрах от нас. Опять колыхнулась трава… Я шагнул в сторону,. и тут из-за густой полевицы показалась такахе.