Три билета до Эдвенчер. Путь кенгуренка. - Джеральд Даррел

В одном конце участка стоял большой птичник в виде полумесяца. Мы были настолько увлечены такахе, что я не обратил особого внимания на эту постройку, только заглянул внутрь мимоходом.

Там лежали прутья и пучки травы, больше я ничего не заметил и решил, что птичник пустует. А может, его построили для такахе, когда те были поменьше? С трудом отделавшись от бесцеремонных птиц, которые были убеждены, что у меня где-то еще спрятаны бананы, я спросил об этом Брайена.

— Нет, это какапориум, — с гордостью в голосе ответил Бра йен.

— Что такое какапориум? — осторожно осведомился я.

— Это такое место, — объяснил Брайен, внимательно глядя на мое лицо, — где держат какало.

Слова Брайена подействовали на меня так, как если бы он объявил, что у него есть полная конюшня разноцветных единорогов. Ведь какапо не только одна из самых редких, но и одна из самых своеобразных птиц Новой Зеландии, и хотя я мечтал увидеть какапо, мне это казалось несбыточным.

— Не хотите ли вы сказать, — продолжал я, — что у вас в птичнике есть какапо и вы до сих пор об этом молчали?

— Вот именно, — ухмыльнулся Брайен. — Сюрприз.

— Ведите меня к нему, — потребовал я, дрожа от нетерпения. — Ведите меня к нему немедленно.

Довольный моей бурной реакцией, Брайен отворил калитку птичника, и мы вошли. В углу стоял деревянный ящик, накрытый большой охапкой сухого вереска. Мы подошли, осторожно раздвинули вереск, и я увидел глядящие на меня с расстояния около полуметра глаза доподлинного, живого какапо.

Какапо еще называют совиным попугаем — очень меткое название, потому что он так похож на сову, что даже опытному орнитологу простительно ошибиться с первого взгляда. Он крупный, крупнее сипухи; оперение очень красивое, дымчатого серовато-зеленого цвета с черными крапинками. «Лицо» широкое и плоское, как у совы, с огромными темными глазами.

Обитатель ящика смотрел на меня свирепо, точно престарелый полковник, которого разбудил в клубе пьяный младший офицер. Помимо своеобразной внешности у какапо есть еще две особенности. Во-первых, он редко летает, да и то очень неуклюже, чаще же всего совсем не по-попугаячьи бегает по земле; во-вторых, он ведет ночной образ жизни. На воле какапо во время своих ночных экскурсий протаптывает в траве маленькие тропинки, и сверху местность, где они обитают, кажется сплошь исчерченной пересекающимися проселками.

Пока мы снимали сердитую птицу, Брайен рассказал, что совиные попугаи находятся под серьезной угрозой, настолько серьезной, что мы, возможно, видим перед собой последнего живого какапо. Печальная мысль, которая должна встревожить всякого, особенно если вспомнить, что гибель грозит многим птицам, млекопитающим и рептилиям. Вероятно, единственная надежда на спасение для такахе и какапо заключена в таких заповедниках, и чем больше их будет на свете, тем лучше.

Завершив съемку такахе, мы собирались посвятить последние три дня Веллингтону и его окрестностям и запечатлевать на пленку все, что покажется нам интересным. Но судьбе в облике щуплого человечка, встреченного нами в баре, было угодно расстроить эти планы.

Надо сказать, что с первого же дня нашего пребывания в Новой Зеландии Крису не давали покоя и портили настроение две вещи. Во-первых, ему никак не удавалось прилично записать звук: только приготовит аппаратуру, как либо машина проедет, либо самолет пролетит, либо подует сильный ветер, а то и сам «артист» скроется — да разве перечислишь все, что мешает звукозаписи. Во-вторых, нас повсюду спрашивали, что мы уже засняли, а услышав ответ, удивленно восклицали:

— Как, неужели вы не сняли кеа?.. Что это за фильм о Новой Зеландии без кеа… без этого клоуна снеговых гор… ведь их так легко снять… они совсем ручные, вы их увидите повсюду…

Возможно, кому-нибудь еще эти крупные, ярко окрашенные попугаи и в самом деле встречались повсюду, но мы пока ни одного не видели, и это чрезвычайно раздражало Криса. И когда на вопрос уже упомянутого злополучного субъекта, что мы успели заснять, я начал перечисление, Крис опять стал похож на ламу.

— Как? — удивился человечек. — Вы не сняли кеа?

— Нет! — отрезал Крис, вложив в одно это коротенькое слово столько холода, что его хватило бы, чтобы сотворить небольшой айсберг.

— А вы бы поднялись на гору Кука, — продолжал наш собеседник, не подозревая, что ступает по краю пропасти. — Я только что оттуда, их там видимо-невидимо. Ничего нельзя оставить, сразу налетят и разорвут в клочья. Сущие комики… честное слово, стоит попробовать их заснять.

Я поспешил наполнить стакан Криса.

— Да-да, разумеется, мы попробуем, — сказал я.

— Совершенно верно, — громко произнес Крис с внезапной решимостью. — И мы отправимся на гору Кука завтра же.

Он одним духом осушил стакан и сердито посмотрел на наши ошеломленные лица.

— Но это невозможно, — возразил Брайен. — У нас нет на это времени.

— Я не уеду из Новой Зеландии, пока не сниму кеа, — отчеканил Крис.

Что нам оставалось делать после такого ультиматума? Мы отправились на гору Кука, где поселились в превосходном государственном отеле с великолепным видом на гору и на ледник Тасмана и безотлагательно приступили к лихорадочным поискам кеа. Все уверяли нас, что нет ничего проще, горы и долины кишат этими птицами, нельзя даже машину поставить, ибо сейчас же на нее опустятся несколько десятков кеа и примутся разбирать на части, словно какие-нибудь одержимые механики. Стоит только отъехать немного в горы — в любую сторону! — и позвать: «Кеа… кеа… кеа…», подражая их крику, как в тот же миг к вам отовсюду слетятся кеа.

Так мы и сделали. В первый же день отправились к горе Кука и стали кататься вокруг нее, останавливаясь перед каждой трещиной и расщелиной, чтобы позвать, как нас учили: «Кеа… кеа… кеа…». Но голые склоны оставались безжизненными. В тот вечер Крис, несмотря на чудесное вино и нежнейшую жареную форель, сидел с видом сердитого верблюда, который забыл дорогу к ближайшему колодцу.

На следующее утро ни свет ни заря, храня унылое молчание, мы поехали к леднику Тасмана у подножия горы Кука, чтобы возобновить поиски кеа. Дорога в этот неуютный уголок с каким-то лунным ландшафтом напоминает сухое русло, берущее начало на краю обрыва, с которого внизу видно могучий ледник, а вверху — снежную вершину горы. Ледник здесь широкий и представляет собой мощный бугристый пласт, начиненный, словно пирог, камнями, буреломом и, вне всякого сомнения, бесчисленными останками замерзших кеа. Стоя над ледником, мы явственно слышали, как он, покряхтывая, постанывая и потрескивая, миллиметр за миллиметром ползет вниз по долине на свидание с морем.