Саратовские игрушечники с 18 века по наши дни - Пётр Петрович Африкантов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы идём с родственником по краю Ущельного оврага. Ноябрь – а такое высокое безмятежное небо, в самой деревне, оно кажется ещё выше, чем там в «Ямах», ноябрь – а такой золотом и карминовой нитью ровной строчкой простроченный горизонт, ноябрь – а такой слепящий диск не по-осеннему желтоватого гривастого солнца. Солнечный диск катится впереди нас по мокрой дороге, перескакивая из лужи в лужу. Солнечное отражение смотрит на нас, как бы вглядываясь и пытаясь узнать: «Кто вы? – спрашивает оно, – откуда и зачем?.. с какой такой надобностью?.. Я вас не знаю…
Мы безответно идём по хлюпающей и чавкающей дороге. У каждого свои думы. Я думаю о своей судьбе и судьбе своих предков, думаю, о том времени, когда нашу деревушку записали в неперспективные и их, с десяток вокруг, разом, как языком корова слизала. К этим мыслям приходят уже новые, сегодняшние, когда в неперспективные записывают уже многолюдные посёлки и даже города. Что ж это за наваждение такое? В Европе к каждому хутору из трёх домов асфальт тянут, мосты строят, а у нас… Разве в моей деревне жили не трудолюбивые люди? Не моим – ли родом, не терпеньем – ли и трудом моих предков прирастала Сибирь! Не лучшие – ли труженики туда выехали! Ленивый выкорчевывать тайгу и разрабатывать поля не поедет. Перестали в деревне делать глиняную игрушку – кому от этого прибыток? Не стало Малой Крюковки, кому от этого польза?..
Мы не заметили, как дошли до речки, куда впадает Ущельный овраг. А точнее в этом месте, где сливаются вместе Ущельный и Вершинный овраги, и начинается речка «Крюковка». Как раз над этим местом, на западной стороне глубокого оврага и стоял дом игрушечника Иллариона, а значит и мой дом. Спускаемся, минуем слабый, топкий водотёк Вершинного оврага. Водотёк Ущельного гремучий и живой. Вода скользит и перекатывается через разноцветные камушки, играя всеми цветами радуги составляя придонный гиацинтовый букет. Не эти – ли зеленоватые, синеватые и желтобрюхие голыши брали Илларион и Андриян для подкрашивания глиняных изделий? Разумеется, здесь и брали, растирали их в порошок, смешивали с молоком и вот тебе готовая краска. Поднимаемся и бродим по Илларионову поместью. Вот яблоня кислушка, а рядом дуля. Их, наверное, сажал ещё мой прадед. Отец мой говорил, что их тоже помнил с детства.
Мой дом с вишнёвыми кустами,
Кирпичный выползень трубы,
Над деревенскими садами
Видны небесные сады…
Продекламировал я вспомнившееся четверостишие.
– Что, с ходу сочинили,– заинтересовался родственник.
– Нет, это так, из ранних. С детства стихами да рисованием баловался.
– Почему баловался?
– Это расхожее деревенское выражение. Если кто не хозяйством занимается, а что-то там ещё делает, не свойственное деревенским занятиям, то значит он балуется,.. психология такая. У меня мама и сейчас мою писанину за что-то серьёзное не считает, по её мнению – я балуюсь.
– Что, до первого заработка на этой ниве?
– О заработке и славе я сейчас не думаю, раньше думал, теперь ушло, просто мысли хочется выразить. Не хочется с собой, наработанное душой, в могилу уносить, отсюда и потребность. Когда человек пишет для того чтоб заработать – это одно, а когда вот так, как я – это другое. Я себя, Георгий, и писателем не считаю, потому, что это всё так, как человек взял бы да откровенное письмо другу написал, он, что после этого тоже должен себя писателем называть?.. Пропагандист я, глиняную игрушку пропагандирую. Другие после меня придут, лучше слепят, лучше напишут. Моя сейчас задача – проблему обозначить, рубеж, и на этом рубеже стоять до подхода главных сил.
– И что это за главные силы, если не секрет?
– Богатыри святорусские, Георгий, богатыри!
– Из былин что ли?
– И из былин, и из сказок, и ещё из чего-то. Из той реальности, которая недоступна рационалистическому миропониманию.
– А как же революционное самосознание масс?
– Это клише устарело, но им ещё пользуются разного рода политики, оно ещё в обиходе.
Мой спутник хмыкнул, погладил усы и промолчал.
Дубовые сваи – единственное, что осталось от дома. Они хоть изрядно подгнили, но ещё стоят как часовые на месте былого строения, охраняя вечность. А вечность она вокруг нас: она в летающих в сквозящем воздухе мельхиоровых паутинках, которые едва заметно садятся на тебя, нежно щекочя лицо и шею; она в жёлтой с оранжевым махровым окоемом солнечной тарелке, которая катится по перламутровому небосводу к Нашему лесу, освещая пространство разноцветными ноябрьскими короткими лучиками, которые, как дети гоняются друг за другом над нашими головами, она в гремучем многоголосом воздухе, натянутом между небом и землёй, как натягиваются струны у чуткого музыкального инструмента. Это воздушные струны трогает человеческий голос и вот уже стройный хор звуков музыкального сопровождения колышется в небесном пространстве, сплетаясь в удивительные аккорды бытия… Грандиозно, несказанно и вечно.
– Интересно, человеческое призвание может упразднится, или нет? – вдруг спрашивает Георгий, выводя меня из мимолётной оцепенелости.
– Как это?
– А просто. Был даден роду какой-то талант и вдруг его не стало, перевелся, истоньшал на нет, а?
Такого вопроса я не ожидал. Ум в голове лениво ворочается, пребывая в блаженстве от воздействия несказанно родного. Ему не хочется анализировать, думать, делать выводы. Наконец он выходит из состояния меланхолии и начинает работать.
– Что можно сказать… – Начинаю я замедленно воспроизводить звуки, которые разбегаются и не хотят становиться словами.– Думаю, что самыми показательными будут разработки отечественных учёных. Я не помню, в каких это было годах, но при советской власти было, это точно. Решили расширить один народный промысел, но не в том селе, где этот промысел бытовал, а за тысячу вёрст от него, там, где природные условия позволяли, и молодёжи было достаточно. Организовали цех, прислали мастеров с коренного производства и стали учить. Только ничего из этого путного не вышло. Учёные быстро смекнули, что построить цех, хоть и первоклассный, мало, нужно чтоб у населения был к этому талант. Тогда они пошли другим путём – выяснили, в какое место выезжали при Столыпине жители села, где был развит промысел, наподобие наших переселенцев, организовали производство и дело пошло. Хотя никто из этого села даже близко ремеслом своих предков не занимался. Вот так оно бывает… Тому, кому этот талант дан, ты ему только покажи. Он одним глазком увидит и сделает. Так что талант не исчезает, условия, меняются, при которых
