Наполеон и женщины - Фредерик Массон

Что означаютъ эти приключенія? To, что Наполеонъ – мужчина; ему тридцать летъ въ 1799 г., ему сорокъ летъ въ 1809 г.; обета воздержанія онъ не давалъ. Женщины предлагаютъ ему себя лишь только онъ выразигъ – или другіе отъ его имени – желаніе иметь ихъ. Онъ беретъ ихъ – очень часто потому, что чувствуетъ потребность въ этомъ, иногда потому, что оне будятъ въ немъ сладострастіе; но никогда не доводя себя при этомъ до нервнаго переутомленія, никогда не отвлекаясь для этого отъ своихъ. занятій. Ни одной изъ этихъ женщинъ онъ не растлилъ. Если есть среди нихъ девственницы, то это девственницы уже развращенныя, сами продающія свою девственность. – Да и можно ли быть увереннымъ, что таковыя были?

Замужемъ ли оне или нетъ, связаны ли оне сь театромъ или со Дворомъ, на деле оне – продажны. Оне ищутъ денегъ въ обменъ за наслажденіе, которое даютъ. Онъ платитъ имъ. Следовательно – квиты. Никакого сластолюбія; сластолюбіе существуетъ лшпь тамъ, где начинается утонченное сладострастіе. Онъ же идеть прямо и просто къ самому акту, не теряя времени на нежности. Его считаютъ грубымъ, потому что ему некогда. Онъ относится къ этому такъ же, какъ къ еде, и если даетъ удовлетвореніе своей чувственности, то лотому, что она этого требуетъ, для этого создана, или потому, что представляется случай, вовсе же не потому, что онъ ищетъ этого, думаетъ, мечтаетъ объ этомъ, вовсе не потому, что онъ превратилъ наслаждения въ привычку, создалъ искусственно потребность въ нихъ.

Соответствуетъ лн это требованіямъ морали? Какой морали? Если мораль видоизменяется сообразно широтамъ, то въ еще болыпей степени – сообразно эпохамъ!

Чтобы судять деятелей Имперіи:– а особенно Императора! – съ точки зренія лщемерной и узкой морали буржуазіи того времени, нужно было бы, прежде всего, чтобы они жили той же жизнью, какой жила эта буржуазія. Между темъ, если при той жизни, какую они въ действительности вели, постоянно передвигаясь изъ одного конца Европы въ другой, подъ пулями и ядрами, вечно верхомъ, со смертью за спиной; если при такой жизни некоторые и таскаютъ за собой любовницъ – такъ, чтобы Императоръ объ этомъ не зналъ, – то большинство совершенно и не помышляетъ объ этомъ и въ походе, подъ боевыми доспехами, хранитъ целомудріе. Если же после продолжительной войны, при возвращеніи домой, или при остановке въ какомъ-нибудь завоеванномъ городе, буйный порывъ грубой страсти охватываетъ ихъ и бросаетъ на женщинъ, каковы бы эти женщины ни были совершенно такъ же какъ продолжительный голодъ заставляетъ ихъ набрасываться на корку черстваго хлеба, значитъ ли это, что они безнравственны, и не является ли любой буржуа, имеющій рецутацію нравственнаго человека, въ сто разъ менее воздержаннымъ, чемъ самый разнузданный изъ этихъ людей? Разве при томъ ремесле, которому они отдались по влеченію и которымъ продолжаютъ заниматься изъ честолюбія, они не должны представлять собою и по происхожденію, и до своей природе, совершенно особые экземпляры грубыхъ и примитивныхъ людей? Разве не должны они были, подъ вліяніемъ избранной ими карьеры, развивать и разнуздывать въ себе первобытныя воинственныя, – следовательно, чисто животныя, – склонности? Разве потому, что они – солдаты, у нихъ нетъ техъ же потребностей, техъ же вкусовъ, техъ же аппетитовъ, что у другихъ людей, и должны ли они, изъ уваженія къ моногаміи, постоянно быть верны постоянно разлученной съ ними супруге?

Были и такіе, и имеются поразительные доказательства этого; это время знаетъ удивительные примеры единой любви, даваемые железными людьми съ сердцемъ, проявляющимъ такую нежную верность въ любви, на какую былъ способенъ Великій Киръ; но для большинства изъ нихъ все эти бивуачныя развлеченія, все эти гарнизонныя приключенія не идутъ въ счетъ, какъ не идутъ въ счетъ и въ Париже мимолетныя неверности, которыя они позволяютъ себе и прячутъ такъ тщательно, что раскрываются оне разве после ихъ смерти. И темъ не менее, рядомъ съ животными страстями, которыя приходится удовлетворять, мы видимъ у нихъ поразительныя проявленія наивной сантиментальности и супружеской нежности. Все или почти все они женились по любви, безъ всякихъ корыстныхъ побужденій, и не существуетъ на свете ничего, что они сочли бы для ихъ женъ слишкомъ прекраснымъ, слишкомъ дорогимъ, слишкомъ роскошнымъ. Чтобы удовлетворить ихъ желанія, они грабятъ Европу и бросаютъ добычу къ ихъ ногамъ. Чтобы исполнить ихъ капризы, они способны проявлять терпеніе, хитрость, ловкость, услужливость, которыя были бы смешны, еслн бы не были трогательны.

Въ смысле щедрости по отношенію къ жене, въ смысле заботливости о ней, въ смысле писемъ, подарковъ, въ смысле несметнаго богатства, которое онъ ей предоставляетъ, Наполеонъ не даетъ, конечно, никому изъ нихъ опередить себя. Но его сантиментализмъ и по своему происхожденію иной, чемъ ихъ сантиментализмъ.

Ни по своему приосхожденію, ни по воспитанію они не могли быть разборчивыми; они становились таковыми по мере того, какъ въ нихъ вырабатывалось чувство чести – чести солдата, некоторыми сторонами своими отличающейся отъ той, которую Монтескье приписывалъ знатнымъ дворянамъ, хотя они считаютъ, что шпага сделала ихъ равными этимъ последнимъ. Они не могутъ искать правилъ этой чести въ близкой къ нимъ эпохе; имъ и въ голову не приходитъ следовать примеру Лозеновъ и Тилли; они, къ тому же, презираютъ техъ, кого они заместили и, если претендуютъ на благородство, то потому, что счятаютъ себя равными предкамъ самыхъ знатныхъ дворянскихъ фамилій. Кто были эти предки? Это были рыцари-крестоносцы, и этимъ объясняется огромный успехъ при Имперіи того, что называли тогда жанръ трубадуровъ. Откудаэтотъ отзвукъ далекаго прошлаго? Создаетъ ли литература это, такъ сказатъ, трубадурское движеніе, определяется ли оно, напротивъ, соціальными тенденціями, – это неважно. Иметь въ виду здесь надо то, что искусство и литература никогда не отвечали лучше, чемъ въ эту эпоху, на запросы общества, никогда не пользовались такимъ вліяніемъ на нравы, и что вліяніе это было темъ сильнее, чемъ менее культурны были умы, на которые оно действовало.

Въ этомъ жанре, заполонившемъ съ 1806 г во Франціи романъ, исторію, театръ, живопись, моды, речь шла гораздо меньше о трубадуре, чемъ о томъ, чьи подвиги воспеваетъ трубадуръ: о рыцаре; о рыцаре, который исповедуетъ культъ своей дамы, который въ награду за свои подвига въ Святой Земле, за убитыхъ имъ неверныхъ, за побежденныхъ драконовъ, за покоренные города, украшается шарфомъ ея цветовъ и считаетъ себя довольнымъ, если она броситъ на него одинъ взглядъ. Воины временъ Имперіи все стараются походить на этого идеальнаго, созданнаго воображеніемъ, рыцаря. Если они не опоясываютъ себя шарфомъ цветовъ дамы ихъ сердца, зато у сколькихъ изъ нихъ на шпагахъ темлякъ, вышитый дорогими руками, у сколькихъ на сердце портретъ, у сколькихъ мундиръ, въ день битвы, украшенъ какой-нибудь безделушкой, подаренной любимой женой!