Любовь на коротком поводке - Риттер Эрика

— Карла зовет меня оборотнем! — рассказывает юная Дана с истинным удовольствием. — А Пол, он, что бы я не делала… умирает со стыда. «Мам, она бегает со стаей собак!» Господи, говорю я ему, я могла бы найти себе компанию и похуже. Бог мой, как я хочу быть собакой!

Нет, думаю я. Нет, ты ничего подобного не хочешь!

Но ее внезапное веселье заражает и меня. Теперь я сама все ясно вижу: я шагаю в футболке и велосипедных штанах к парку, а за мной бежит целая стая дружелюбно настроенных собак, штук двенадцать или больше. Маленькие собачки крутятся вокруг моих ног, собаки средней величины тыкаются носами мне под колени, большие собаки, такие, как Мерфи, задевают своими костлявыми головами мои костлявые локти. А я трясу коробку с печеньем, заменяющую мне дудочку Гаммельского крысолова.

— Да, я помню, — уверяю я ее. — Только… когда ты приходишь в парк с этими собаками, что ты делаешь?

Она уже устала удивляться моему невежеству и странным вопросам и просто пожимает плечами.

— Что же еще? Изучаю свои породы.

— Породы? Ты хочешь сказать, собак?

Она протягивает руку к школьной сумке, стоящей около кресла, и достает книгу в тряпичном переплете, которую протягивает мне вместо ответа.

— Я беру это на время в библиотеке, когда мне захочется. Ее больше почти никто не берет. Это полное издание Американского собачьего клуба.

Ну, конечно. Я узнаю книгу — в основном, по запаху. Страницы пахнут пылью и овсянкой, переплет — клеем.

— Ты хочешь сказать, что ты… я… беру это книгу в парк? Вместе с печеньем и собаками?

Но даже ее кивок уже не нужен мне для подтверждения. Я нахожусь там, на берегу ручья, в парке, и разглядываю принесенную с собой книгу, а пришедшие со мной собаки лежат рядом на солнышке и дремлют, напоминая прайд разномастных львов.

Молодая Дана нетерпеливо протягивает руку и открывает книгу на случайной странице.

— Я уже здорово изучила все породы. Я тебе покажу. Назови мне номер страницы, а я скажу, что на ней написано. — Энтузиазм сделал ее личико почти привлекательным.

— Ладно, попробуем… Страница двадцать вторая.

— Ну, это совсем легко. «Ретривер, шерсть волнистая. Скорее всего, произошел от ирландского водяного спаниеля, поздние подвиды — от лабрадора. Голова: длинная, пропорциональная…»

— Милостивый боже! — Она в самом деле меня поразила. Тем, сколько она помнила из того, что я начисто забыла.

— Попробуй еще. — Она почти умоляет. — Назови любую страницу.

— Ладно. Страница сорок семь.

— Басенджи, — быстро говорит она. — Африканская собака, которая не лает. Рост: семнадцать дюймов в холке. Вес: в идеале между…

— Хватит, хватит, ты все доказала! — Впервые, как мне кажется, за несколько месяцев, я смеюсь. Но это смех на грани слез. И не потому, что этот ребенок кажется мне таким печальным, просто я обнаруживаю, довольно неожиданно, что она куда симпатичнее, чем я могла ожидать. Господи, где же она была, когда я рылась в фильмах про собак в поисках новых идей, изучала учебники по дрессировке и вглядывалась в равнодушную морду Мерфи, надеясь догадаться, о чем он думает? — Возможно ли, что тебе живется значительно лучше, чем я помню? — удивленно спрашиваю я.

— Иногда, — шепчет она. Я смотрю на нее, и она отворачивается. — А иногда — нет.

Значит, это уже началось. Трудности подросткового возраста, с которыми никакими фантазиями не справиться.

— Дана… — Меня захлестывает жалость, и я протягиваю руку, чтобы дотронуться до ее костлявого плеча. — Поверь мне, иногда потом все приходит в норму. И даже чаще, чем иногда, и не просто в норму: все становится хорошо. Даже если именно сегодня я — не слишком убедительное тому доказательство.

Она так и не поворачивает головы и сбрасывает с плеча мою руку.

— Просто… ну, я вроде как надеялась, что… стану покрасивше.

Даже через пропасть десятилетий у самого понятия «красивее» есть сила, чтобы ранить нас обеих. Почему-то осознание этого обстоятельства заставляет меня жалеть ее больше, чем себя.

— Послушай… когда ты подрастешь, в твоей натуре появятся качества, которые стоят значительно больше, чем внешность. Например, ум и… характер и… ну что еще? — душевная щедрость. Ты не думай, я не хочу сказать, что у меня всего этого в избытке, но… Я хочу сказать, что внешность — не самое главное.

По виду юной Даны ясно, что я ее не убедила. Да и зачем ей мне верить? В ее возрасте внешность имеет огромное значение, черт бы ее побрал! Особенно если приходится выслушивать утешения от взрослых вроде меня, которая изо всех сил старается забыть, каково это — быть в ее возрасте и иметь невзрачную внешность.

— Слушай, — продолжаю я, — я могла бы тебе соврать и сказать, что ты преуспеешь в жизни больше, чем я. Но ты слишком умна — уж в это ты можешь поверить — чтобы понять, что это нелогично. Ты привязана ко мне, точно так же, как я привязана к тебе. Но, пожалуйста, поверь, не все так ужасно. Иногда получаешь удовлетворение. Иногда добиваешься успеха. И иногда — весьма редко — любви.

— Но не мужа.

— В данный момент — нет.

— И не бойфренда?

— Больше нет и бойфренда.

— И даже не собаки?

— Нет, — признаю я, глядя ей прямо в глаза. — Никого нет, кроме меня.

Произнося эти слова, я слышу, насколько гулко в пустоте звучит мой собственный голос. Все так. Никого нет, кроме меня. И неважно, как сильно я хочу — в данный момент — чтобы из угла мне хищно улыбалась четырнадцатилетняя замарашка в вытянутой футболке.

На дорогах сегодня машин мало, и я медленно кручу педали, проезжая мимо магазинов, разукрашенных к Рождеству. Рождество! Не может быть, вроде и Хеллоуина еще не было? С другой стороны, разве можно сказать точно, сколько сезонов я пропустила за время моего «растительного» периода?

Однако сегодня я уже ничего больше не хочу пропускать в мире. Сегодня даже усталые позолоченные ангелы и ветки искусственного остролиста кажутся мне натуральными. Улыбающиеся Санта-Клаусы напоминают старых друзей, и пройдет еще как минимум час, пока постоянно звучащая мелодия «Силвер беллз» доведет меня до ручки.

Удивительно, как быстро и внезапно вернулась воля к жизни! Дело не в том, что я забыла, почему я изначально забаррикадировалась в доме, издалека подслушивая свой автоответчик и устраивая интервью с самой собой в своем кабинете. Скорее, мне надоело рыдать по собственной загубленной жизни. По крайней мере, до такой степени, что я сегодня утром проснулась, испытывая потребность принять душ, наконец, сменить одежду и выйти за дверь в виде допустимой пародии на нормальную женщину.

Наконец мне надоедает разглядывать витрины с сиденья моего велосипеда. Я слезаю и веду велосипед по тротуару, чтобы лучше оценить то, что выставлено в витринах, мимо которых я прохожу. Уголком глаза я замечаю отражение женщины, идущей в моем направлении. То, что называется «кошелка». Хотя в данном случае — это кошелка без кошелки. Одна из тех, кто предпочитает надеть на себя сразу весь свой гардероб — несколько свитеров, брюк, юбок, разных шарфов и шляп, вместо того чтобы нести все это барахло в сумке.

Меня передергивает. Даже не знаю, почему. Наверное, это то странное ощущение, обычное для женщин, когда они встречают кого-то, кто им кажется собственным, слегка искаженным отражением в зеркале. То, что пока не случилось. Или то, что еще не случилось.

О господи! Эта кошелка без кошелки разговаривает сама с собой. Но, по крайней мере, она при этом улыбается и качает головой. Она не старая. Возможно, она даже не лишена привлекательности, только если убрать все эти «культурные» одежные слои. В самом деле: если убрать все эти свитеры и юбки, не говоря уже о стопке шляпок, в ней не будет ничего такого не от мира сего. Ничего, что отличало бы ее от женщины сорока лет с хвостиком, включая, разумеется, меня.

Как бы там ни было, мне не хочется, чтобы кто-нибудь заметил, что я сравниваю свое отражение в витрине магазина с ее отражением. Прежде чем она настигнет меня, я затеряюсь со своим велосипедом среди машин.