Другая сторона светила: Необычная любовь выдающихся людей. Российское созвездие - Лев Самуилович Клейн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
8. Странности
Очевидно, чтобы догадаться о сути этой тайны, нужно выявить, что в личности Миклухо-Маклая было особенным — таким, что требовалось скрывать от людей, держать в строжайшем секрете. Это могло быть нечто запретное, постыдное или просто очень странное, отличающее его от других людей и способное навлечь на него позор или насмешки даже после смерти.
Странностей в поведении Миклухо-Маклая было немало, и, вероятно, искомая странность как-то связана с другими его странностями, так что нащупывая их, мы в конце концов выйдем на причину странного завещания.
а) бегство от цивилизации. Первое, что бросается в глаза — это его эмоциональное отличие от других путешественников. Сравним его прежде всего с крупнейшим антропологом Брониславом Малиновским, основателем функционализма.
Кроме научных описаний, Малиновский вел и откровенный дневник — для вящей укромности на польском языке (никто из английских коллег не прочтет). Когда после его смерти дневник опубликовали, стало ясно, что Малиновский чрезвычайно тяготился своей жизнью в первобытных условиях среди дикарей, презирал своих тробрианцев, обзывал их «ниггерами» и приравнивал к собакам. Он тосковал по своим родным, мечтал о возвращении. Свою жизнь в хижине он рассматривал как вынужденное обстоятельство и выносил эти страдания только ради науки.
А теперь сравним с этим уникальные высказывания Миклухо-Маклая. Дело не только в том, что он относился к своим подопечным с филантропической любовью и эгалитарным уважением антирасиста. Ему просто нравилось жить среди них — нравилось больше, чем дома, больше, чем в Европе! Европейцев он в массе презирал. Сестре он писал с корабля в 1879 г.: «Я могу и научился выносить многое, но общество так наз. людей мне часто бывает противно, почти нестерпимо». Он называет своих спутников «человеческим сбродом», «человеческим зверинцем» и отмечает, что это «преобладающая разновидность двуногих» (ММ 5: 229).
В первой экспедиции, после страшнейшего приступа лихорадки он записывает в дневник: «Я так доволен в своем одиночестве!.. Мне кажется, что если бы не болезнь, я здесь не прочь был бы остаться навсегда, т. е. не возвращаться никогда в Европу» (Путилов 1985: 40). И когда за ним прибыл корабль, он, полуживой, еще раздумывал, не остаться ли, отпустив корабль. Во время экспедиции вглубь Малакки 24 января 1875 г. записывает в дневник: «я нахожу, что положительно чувствую себя отлично при этом образе жизни. Чем долее я живу в тропических странах, тем более они мне нравятся» (ММ 2: 58). Чем же? Только ли буйством природы и экзотикой?
Ему нравятся папуасы. Описывая ритуальные военные игры при похоронах, он отмечает: «я не мог не любоваться красивым сложением папуасов и грациозными движениями гибкого тела» (ММ 1: 208). Он обобщает свои мысли о сравнении культур.
«Усовершенствования при нашей цивилизации, — записывает он в дневнике, отмечая огрубление и увеличение своих рук, — клонятся всё более и более к развитию только некоторых наших способностей, к развитию одностороннему, к односторонней дифференцировке. Я этим не возвожу на пьедестал дикого человека, для которого развитие мускулатуры необходимо, не проповедую возврата на первые ступени человеческого развития, но вместе с тем я убедился опытом, что для каждого человека его развитие во всех отношениях должно было бы идти более параллельно и не совершенно отстраняться преобладанием развития умственного» (ММ 1: 117).
С некоторым ухарством Маклай фиксирует свое уподобление дикарям. «Становлюсь немного папуасом; сегодня утром, например, почувствовал голод во время прогулки и, увидев большого краба, поймал его и сырого, т. е. живого съел…» (ММ 1: 179). Ест и вареных собак. Можно подозревать, что уподобление не ограничивалось пищевыми обычаями, а распространялось и на другие. Что какие-то обычаи папуасов даже нравились путешественнику больше европейских.
Другу Мещерскому он пишет: «сам удивляюсь своим потребностям (?) и прихотям — а в Европе будет хуже». Какие такие потребности и прихоти были терпимы среди дикарей и нетерпимы в Европе?
б) странствия в одиночку. Далее, в отличие от большинства путешественников, всегда предпочитавших отправляться в путь не в одиночку, а в надежной команде, с верными друзьями, и тщательно подбиравших себе товарищей в дорогу, Миклухо-Маклай путешествовал один, без соотечественников, без европейских коллег. Австралийская книжка о нем так и называется: «Кто путешествует один» (Greenop 1944). Только в студенческой экспедиционной практике он работал в команде. Но тогда организатором был Геккель. Когда же Маклай снаряжал экспедиции сам, он лишь в первую экспедицию взял европейца (шведа Ульсона) — и то всего лишь как слугу. И остался им недоволен. В остальных случаях прибывал к туземцам один, слуг и проводников набирал на месте, среди туземцев.
У него даже сложилась система аргументов в защиту такого именно предпочтения. Советский этнограф Б. Н. Путилов, биограф Маклая, излагает эту систему так:
«Почему один? Казалось бы, для этого не было особых оснований: да только объяви он о желании набрать людей в научный отряд — десятки ученых, энтузиастов, просто любителей приключений захотели бы отправиться с ним. Однако у Миклухо-Маклая были свои расчеты…. Появление множества пришельцев, совершенно чуждых по цвету кожи, языку, обычаям, поведению, к тому же всегда вооруженных, нередко ведущих себя вызывающе, непонятно, опасно, возбуждает местных жителей, сеет среди них подозрительность, страх, недоверие, заставляет их тоже держать оружие наготове. Даже если у экспедиции самые мирные намерения, большой ее состав трудно управляем, людям с разными характерами и взглядами невозможно держаться всё время одной линии поведения.
У путешественника-одиночки есть преимущества: ему не приходится согласовывать с другими свои поступки и не приходится исправлять чужие ошибки, ему скорее удастся последовательно осуществлять собственный план. Конечно, он оказывается полностью беззащитным: если на него нападут — в лесу, в деревне, на берегу, — его никто не прикроет».
Добавим: если заболеет — никто не окажет нужного ухода, если устанет — никто не подменит, если не хватит сил и умений — никто не поддержит. Это всё Маклай и его биограф отбрасывают.
«И — как это ни покажется странным, — продолжает Путилов, — очевидная для всех его незащищенность окажется тоже его оружием, убережет его во многих ситуациях. Безусловно, папуасы
