Другая сторона светила: Необычная любовь выдающихся людей. Российское созвездие - Лев Самуилович Клейн

Да, милая барышня, я не похож на тот портрет, который нарисовала ваша фантазия. В заключение даю вам совет: когда вы хотите видеть людей прекрасными и интересными, наблюдайте их только издали…

Если набросанный мною портрет вас не испугает, то мы еще увидимся этой весной до вашего отъезда. Когда? Узнаете, когда я приеду. Неожиданное приятнее и интереснее.

На сегодня довольно, — я устал, и тогда писать скучно» (ММ 5: 17–18).

На фигуре «скучающего эгоиста» явно отразились образы Печорина и Базарова, а всё письмо дышит полным пренебрежением к чувствам девицы и желанием от нее избавиться. Впрочем, на случай перемены настроения резервирована возможность неожиданного приезда.

В экспедицию на Новую Гвинею он берет с собой книги любимых философов — Канта и Шопенгауэра. Кант был завзятым холостяком, а Шопенгауэр развил философию женоненавистничества. Называя преобла дающую разновидность людей сбродом, Маклай пишет сестре: «между твоим полом таких образчиков особенно много» (ММ 5: 229–230).

Наблюдая горных папуасов и отмечая, что «между ними встречаются чаще некрасивые лица, чем внизу», Маклай продолжает так: «О женщинах и говорить нечего: уже после первого ребенка они везде здесь делаются одинаково некрасивы: их толстые животы и груди, имеющие вид длинного полупустого мешка, почти что в фут длиною, и неуклюжие ноги делают положительно невозможною всякую претензию на красоту. Между девочками 14–15 лет встречаются некоторые — но и то редко — с приятными лицами» (ММ 1: 216).

Папуасы, озабоченные его одиночеством и заинтересованные в том, чтобы он остался на Берегу Маклая навсегда, надумали его женить. Они наметили ему в жены красивую девушку, с большими глазами и длинной прической. Это была дочь Кума из деревни Гумбу. Маклай, не зная этих приготовлений, как раз проходил через эту деревню и, устав, лег поспать на резиновой подушке. В дневнике дальнейшее изложено так:

«Я был разбужен шорохом, как будто в самой хижине; было, однако ж, так темно, что нельзя было разобрать ничего. Я повернулся и снова задремал. Во сне я почувствовал легкое сотрясение нар, как будто кто лег на них. Недоумевая и удивленный смелостью субъекта, я протянул руку, чтобы убедиться, действительно ли кто лег рядом со мной. Я не ошибся; но, как только я коснулся тела туземца, его рука схватила мою; и я скоро мог не сомневаться, что рядом со мной лежала женщина. Убежденный, что эта оказия была делом многих и что тут замешаны папаши и братцы и т. д., я решил сейчас же отделаться от непрошенной гостьи, которая всё еще не выпускала моей руки. Я поднялся с барлы и заявил, что я спать хочу, и, не зная еще хорошо туземный язык, заметил: «Маклай нангали авар арен»[1] (Ты ступай, Маклаю женщин не нужно).» Выйдя на следующее утро наружу, Маклай заметил, что многие знали о событии и явно ожидали другой развязки. «Они, казалось, были так удивлены, что не знали, что и думать». (ММ 1: 211).

Позже папуас Коды-Баро из Богата указал Маклаю на разных женщин, которых можно бы взять в жены.

Туй еще более прямо предложил Маклаю взять одну или несколько жен и осесть навсегда на Берегу Маклая. Маклай ответил, что, уехав, непременно вернется, но что женщин ему не нужно. Они слишком шумливы и разговорчивы.

Всё это изложено в дневниках самого Маклая, видимо, в наиболее благоприятном для него освещении.

К женщинам он относился с неприязнью и осуждением. Сестре Оле писал о своем «дурном мнении о «бабах» вообще» и подтверждал: «Вот тебе новое доказательство (если надо доказывать старые истины!), что одна из многих отличительных черт мужского пола, сравнительно с женским, есть великодушие!.. № 2 человечества (очень подходящее название твоего пола) далеко уступает в этом отношении № 1» (ММ 5: 205). Осуждение женщин сквозит в его наблюдениях. На корабле «Вильгельм II» он беседует с офицерами. С их слов подробно описывает даякский обычай на Борнео:

«После обрезания делают в коже вокруг glans penis отверстие, в которое вставляют несколько пучков щетины; когда ранка закрывается, эти щетинки совершенно вращены в кожу. Это делается, чтобы доставить большее удовольствие женщинам во время коитуса. Другой офицер, быв[авший] на Борнео, подтвердил существование этого обычая у многих даяков, прибавив, что он называется там «дьюмбут» и что волосы, или щетина, выступают на 2 или 3 мм. Он сказал, что сам видел подобный пенис» (ММ 1: 271).

Маклай подчеркивает, что именно женщины инициируют эти уродства. Впоследствии Маклай написал целый ряд статей об этом и подобных обычаях, об ампаллангах (металлических инструментах, вставляемых в головку члена), мика (операции вскрытия уретры снизу и развертывания члена — сперма при сношении таким плоским членом выбрасывается вне влагалища) и т. п. (статьи эти собраны в 4-м томе Собрания сочинений). Его интерес к этим сюжетам слишком бросается в глаза.

Запрос его о Соньке Золотая Ручка говорит о некотором его злорадстве по поводу наказаний, ожидающих преступницу-еврейку. В газетной заметке он прочел о пересылке 127 преступниц на Сахалин и что «одну из преступниц, именно С. Блюмштейн, ожидает, кроме 12-летней каторги, 80 ударов плетьми». Он спрашивает адресата (видимо, автора заметки): «Интересуясь всем, что касается антропологии, я желал бы знать: 1) какого рода инструмент — сахалинская плеть, 2) прикрепляется ли наказуемая…» (ММ 5: 496–497). Ему нужны детали. В примечаниях издатели пишут, что, видимо, нужны для сравнения с английскими бесчинствами в Меланезии, где островитянок избивали за отказ переменить веру. Необходимость таких аналогий углядеть трудно. Какие могут быть аналогии, когда причины наказания совершенно противоположны. Скорее здесь можно увидеть смакование, возможно, подсознательное, телесных наказаний преступницы, зловредной как женщины, к тому же еще и еврейки.

Можно было бы предположить, что он просто был асексуальным человеком, но этому противоречит характер его наблюдений. Достаточно сравнить описания одного и того же сексуального танца самоанцев в деревне Матауту, сделанные офицером с «Витязя» Перелешиным и Миклухо-Маклаем. Перелешин описывает музыку, затем отмечает: «Несколько пар, подернутые слегка поясками стыдливости, до того разошлись под звуки подобного там-там, что спустили с себя, как бы нечаянно, и последние пояски и вошли в какой-то дикий пафос безобразия».