Птица не упадет - Уилбур Смит

Генерал стоял у окна спиной к комнате, его широкие плечи поникли. Казалось, он стал меньше ростом.

— Генерал, — голос Марка звучал резко и решительно, — я ухожу. Совсем. Но перед уходом хочу сказать, что буду бороться с вами и вашим сыном…

Шон Кортни повернулся. Плечи его по-прежнему были опущены, голову он наклонил прислушиваясь, как слепой, и Марк замолчал, его ярость испарилась.

— Марк? — спросил Шон Кортни, словно только что вспомнил о его существовании.

Марк смотрел на него, не веря своим глазам: Шон Кортни плакал.

Блестящие слезы текли из его глаз по морщинистым щекам, каплями повисая на бороде. Ничего более угнетающего и мучительного Марк никогда не видел; ему захотелось отвернуться, но он не мог.

— Налей мне выпить, сынок.

Шон Кортни тяжело прошел к столу. Слеза упала на его белоснежную рубашку, оставив влажное пятно.

Он держал в руке смятый носовой платок с влажными пятнами, его веки покраснели и воспалились, а великолепная синева глаз потускнела от слез.

— Спасибо, Марк, — сказал он, когда тот поставил перед ним бокал. Шон не прикоснулся к спиртному, но смотрел на него, а когда заговорил, голос его звучал низко и хрипло. — Я собственными руками привел его в мир. Врача не было. Я подхватил его вот этими самыми руками, влажного, теплого и скользкого. Я гордился. Я носил его на плечах, учил говорить, ездить верхом, стрелять. Нет слов, которые могли бы выразить, что испытывает мужчина к своему первенцу. — Шон тяжело вздохнул. — Я горевал о нем когда-то, горевал так, словно он умер, это было много лет назад. — Он отпил виски и продолжал — тихо, так тихо, что Марк с трудом разбирал слова: — И вот он возвращается и снова заставляет меня горевать.

— Простите, генерал. Я поверил, что вы хотите договориться с ним. Эта мысль не делает мне чести.

Шон не поднимал глаз, не повышал голос.

— Оставь меня, Марк, пожалуйста. Поговорим об этом как-нибудь в другой раз.

У двери Марк оглянулся, но генерал уже забыл о нем. Глаза его по-прежнему были полны слез, и он как будто смотрел на далекий горизонт. Марк очень тихо закрыл дверь.

Несмотря на обещание Шона Кортни обдумать предложение Дирка, долгие недели минули без упоминаний этого имени. Однако, хотя насыщенная жизнь в Эмойени шла как обычно, по временам Марк, заходя в уставленный книгами кабинет, заставал генерала за столом мрачного, нахохленного, точно большая хищная птица; тогда он неслышно уходил, уважая печаль генерала, зная, что тот по-прежнему горюет. Марк понимал, что пройдет немало времени, прежде чем генерал будет готов к разговору.

В это же время произошли некоторые перемены и в жизни самого Марка. Однажды вечером, далеко заполночь, Шон Кортни, войдя в свою гардеробную, обнаружил, что в спальне горит свет и Руфь читает, опираясь локтем о подушку.

— Не нужно было ждать меня, — строго сказал он. — Я мог бы лечь на диване.

— Предпочитаю, чтобы ты спал здесь.

Она закрыла книгу.

— Что ты читаешь?

Она показала название — новый роман Д.Г. Лоуренса, «Влюбленные женщины». Шон улыбнулся, расстегивая рубашку.

— Он научил тебя чему-нибудь?

— Пока нет, но я не теряю надежды.

Руфь улыбнулась, и он подумал, как молодо она выглядит в своей кружевной ночной сорочке.

— А ты? Закончил речь?

— Да. — Он сел, снимая ботинки. — Это настоящий шедевр. Я разорву ублюдков на куски.

— Я слышала несколько минут назад мотоцикл Марка. Ты задержал его за полночь?

— Он помогал мне в подсчетах и отыскивал нужные места в отчетах о заседаниях парламента.

— Уже очень поздно.

— Он молод, — хмыкнул Шон. — И ему хорошо за это платят. — Взяв ботинки в руки, он в носках прошел в гардеробную, заметно прихрамывая. — К тому же я не слышал, чтобы он жаловался.

Он вернулся в пижаме и лег рядом с Руфью.

— Если ты держишь его так поздно, несправедливо отправлять его в город.

— А что ты предлагаешь? — спросил он, заводя свои золотые часы и кладя их на тумбочку.

— Я могла бы превратить сторожку в квартиру для мальчика. Много для этого не понадобится, хотя дом пустует уже много лет.

— Неплохая мысль, — небрежно согласился Шон. — Он всегда будет рядом, и я найду для него работу.

— Суровый вы человек, генерал Кортни. Твердый.

Он повернулся, поцеловал ее и прошептал на ухо:

— Я рад, что ты заметила.

Она хихикнула, как невеста, и шепотом ответила:

— Я совсем не это имела в виду.

— Давай посмотрим, можно ли научить тебя чему-то, чему не смог Лоуренс, — предложил он.

Коттедж, заново выкрашенный и обставленный лишней мебелью из большого дома, показался Марку дворцом; к тому же в нем не было паразитов и тараканов.

Он располагался менее чем в полумиле от главного дома, и теперь часы работы Марка стали такими же нерегулярными, как у его хозяина, положение укрепилось, и Марк естественно вписался в число обитателей поместья. В его обязанности входили: подготовка речей, необходимые для этого исследования и разыскания, ответы на все письма, недостаточно важные, чтобы им уделил внимание сам генерал, проверка домашних счетов, а частенько он просто сидел рядом с генералом, когда тому нужно было поговорить, и играл роль резонатора для его рассуждений и мыслей.

Но у него оставалось время и для старой любви — чтения. В библиотеке Эмойени хранились тысячи томов, и каждый вечер Марк уносил в свой коттедж стопку книг и читал до утра, удовлетворяя свой аппетит к истории, биографиям, сатире, политике, к Киплингу и Райдеру Хаггарду.

Потом Эмойени охватило взволнованное оживление, связанное с приближением очередной сессии парламента. Это означало, что предстоит сняться с места и переехать почти на тысячу миль, в Кейптаун.

Руфь Кортни насмешливо именовала эту ежегодную политическую миграцию Великим Переселением, но это название было вполне оправданно, потому что приходилось перевозить семью, пятнадцать старших слуг, три автомобиля, дюжину лошадей, всю одежду, серебро, стеклянную посуду, бумаги, книги и многое другое, необходимое для поддержания правильного стиля в напряженный социальный и политический сезон в течение многих месяцев, пока генерал Кортни и его коллеги руководят делами государства. Это означало также закрытие резиденции в Эмойени и открытие дома в Ньюленде, под самым массивом Столовой горы.

В самый разгар этой лихорадочной деятельности из большой поездки по Европе, в которой ее и Ирену Личарс сопровождала матушка Ирены, вернулась Буря Кортни. В последнем письме Руфи Кортни миссис Личарс признавалась, что утомлена физически и душевно. «Вам никогда не понять, дорогая, какой ужасный груз ответственности я взяла на себя. За нами следовали толпы молодых людей — американцев, итальянцев, французов, графов, баронов, сыновей промышленников, был даже сын диктатора одной южно-американской республики. Напряжение было таково, что я как-то не смогла его вынести и заперла девочек в комнате. И только потом узнала, что они сбежали по пожарной лестнице и до утра танцевали в каком-то ночном заведении на Монпарнасе». Любящая жена, Руфь тактично не стала показывать это письмо Шону Кортни, и он готов был встретить дочь с восторгом любящего отца, не омраченным ее недавними выходками.