Зима Геликонии - Брайан Олдисс

Все четырнадцать членов синода разразились одобрительными выкриками, их посохи застучали под столом.

— Итак, решение принято единогласно.

После краткого обсуждения было решено, что в качестве первого шага надлежит разослать во все церкви по всей стране решительно сформулированный билль. В билле следует указать, что церковь становится на защиту древнего ритуала паука, полагая его частью необходимой свободы каждого, мужчины или женщины, в реальности их существования. В мире нет доказательств тому, что так называемые духи когда-либо говорили что-либо, отличное от истины. Церковь ни в коем случае не может принять то утверждение, что паук способствует распространению так называемой жирной смерти. Чубсалид поставит под биллем свое имя.

— Это будет, вероятнее всего, самый революционный билль церкви, который когда-либо видел свет, — проговорил серебристый голос. — Я просто хотел отметить это. Но признавая паук, не признаем ли мы тем самым Всеобщую Прародительницу? И не допустим ли языческие суеверия в нашу церковь?

— Наш билль никоим образом не будет упоминать о Всеобщей Прародительнице, брат, — мягко ответил Парлингелтег.

Так билль был одобрен и отправлен в типографию духовников, а из типографии — разослан по всем церквям страны.

Прошло четыре дня. Во дворце верховного священника церковники ждали бури, которая неминуемо должна была разразиться.

Гонец, одетый из-за непогоды в непромокаемый костюм, спустился с Ледяного Холма, чтобы доставить во дворец запечатанный документ.

Верховный священник сломал печать и прочитал письмо.

В письме говорилось, что злонамеренные памфлеты, распространяемые синодом с предательской целью, подвергают сомнению истинность выпущенных недавно государственных указов. Предательство карается смертью.

Если же подобному злонамеренному деянию церкви имеется объяснение, то верховный священник Церкви Грозного Мира должен лично предстать перед олигархом и представить это объяснение.

Письмо было подписано олигархом Торкерканзлагом II.

— Я не верю в то, что этот человек существует, — сказал Чубсалид. — Он правит вот уже тридцать лет. Никто и никогда его не видел. По тому, что он творил в этом мире, можно запросто решить, что он фагор...

Продолжая бормотать себе под нос в том же духе, Чубсалид отправился в библиотеку синода, где тщательно сличил подпись олигарха, рассмотрев ее в лупу и качая головой.

Подобные действия верховного священника чрезвычайно обеспокоили его советников, поскольку явно свидетельствовали о том, что Чубсалид всерьез и близко к сердцу воспринял мрачный приказ, который не мог обещать ничего, кроме скорой казни. Главные советники, говоря меж собой, предположили, что вся верхушка церкви немедленно должна переехать из Аскитоша в более безопасное место — возможно, в Раттагон, хотя крепость была в осаде; (несмотря на это, расположение посреди озера делало ее наиболее безопасным местом), или даже в Харнабхар, несмотря на суровость тамошнего климата, поскольку Харнабхар считался религиозным убежищем.

Но у Чубсалида был собственный замысел. Бегство и отступление никогда не входили в его планы. Проведя час за сличением подписей, он заявил, что встретится с олигархом. С этой целью он лично написал записку, в которой принимал приглашение. В записке предлагалось провести встречу в большой приемной зале Ледяного замка, чтобы любой, кто пожелает, мог прийти туда и услышать переговоры двух величайших людей.

После того как Чубсалид поставил свою подпись под этим документом, священник-капеллан Парлингелтег вышел вперед и преклонил колено перед креслом верховного священника.

— Господин, прошу позволить мне сопровождать вас. Что бы ни было вам там уготовано, я хочу разделить вашу участь.

Чубсалид положил руку на плечо молодого человека.

— Да будет так. Я буду рад такому спутнику.

Чубсалид повернулся к Аспераманке, который тоже был здесь.

— А вы, архиепископ-военачальник, готовы ли вы отправиться в Ледяной замок, чтобы свидетельствовать преступления олигархии?

Аспераманка огляделся по сторонам, словно в поисках отсутствующей двери.

— Верховный священник, по сравнению со мной вы гораздо лучший оратор. Мне кажется, было бы неумно упоминать о надвигающейся эпидемии. Справиться с жирной смертью нам не менее важно, чем государству. Олигархия могла выступить против паука по причинам, о которых мы понятия не имеем.

— Тогда мы должны услышать о них. Так вы пойдете с Парлингелтегом и со мной?

— Возможно, нам следует взять с собой врачей.

Чубсалид улыбнулся.

— Я уверен, что мы сможем противостоять олигарху и без помощи докторов.

— Конечно, нам следует постараться найти выход и компромисс, — сказал совершенно убитый Аспераманка.

— Мы постараемся сделать все, что в наших силах, — кивнул Чубсалид. — И благодарю вас за то, что согласились пойти с нами.

День клонился к закату. Облачившись в одежды духовного лица, верховный священник Чубсалид попрощался со своими товарищами. Одного или двух он обнял.

Седой человек прослезился.

Чубсалид улыбнулся ему.

— Чтобы ни случилось сегодня, я требую от вас такой же отваги, как и от себя самого.

Голос Чубсалида звучал решительно.

Потом священник взобрался в повозку, где его уже ожидали Аспераманка и Парлингелтег. Повозка двинулась вперед.

Они проехали по пустынным и тихим улицам. Полиция по приказу олигарха прогнала всех зевак, поэтому на улицах не было никого, кто мог бы приветствовать криками верховного священника, как это обычно происходило. Только тишина.

Повозка поднималась по дороге к гранитным утесам Ледяного замка, и постепенно стало заметно присутствие солдат. У ворот дворца вперед выступили вооруженные люди и задержали священников, которые следовали за повозкой своего главы. Проследовав под огромной каменной аркой ворот, повозка въехала во дворец. Мощные стальные створки затворились.

Внутренний двор со всех сторон окружало множество окон, слепо взирающих на приехавших в своем осуждающем отблеске. Это были не просто окна, они казались глазами, и даже более того — острыми зубами.

Троих священников без долгих церемоний препроводили из повозки в холодную утробу дворца. В огромном приемном зале их шаги рождали эхо. По сторонам стояли на часах солдаты в замысловатых мундирах. Ни один из караульных не повернул головы к пришедшим.

Священников отвели в заднюю комнату, то ли коридор, то ли приемную для ожидания, где каменный пол был истоптан и стерт множеством башмаков так, словно тут мучили животное, которое много лет безуспешно пыталось выбраться на свободу. После недолгого ожидания провожатый по сигналу отвел священников наверх по узкой деревянной лестнице; им пришлось подняться на два пролета, не освещенных ни одним окном. Они оказались в другом коридоре, еще более напоминающем о мучимом тут животном, чем первый, и остановились перед дверью.