Брежневская партия. Советская держава в 1964-1985 годах - Евгений Юрьевич Спицын

прошедших в 1971, 1976 и 1981 годах. Однако эти Директивы развития народного хозяйства страны главным образом определяли приоритеты хозяйственной политики, главные цифровые показатели роста объемов производства различных отраслей и темпы самого этого роста. В самих же этих Директивах практически ничего не говорилось о механизмах достижения указанных целей и конкретных шагах руководства партии и правительства по их реализации. Как правило, все ограничивалось привычными заклинаниями о «повышении эффективности общественного производства» и «росте производительности труда». Между тем, конечно, и Политбюро ЦК, и особенно Совет Министров СССР находились в состоянии перманентного поиска разнообразных механизмов достижения поставленных целей и задач. И в этом смысле целый ряд авторов (Л. И. Абалкин, Г. Х. Попов, А. И. Милюков, А. Ф. Неустроева, Е. С. Мишенин[519]) указывают на тот факт, что по сути косыгинские реформы продолжались либо до конца 1975 года, либо до конца 1979 года, либо даже до конца 1982 года, то есть до ухода из жизни не только А. Н. Косыгина, но и Л. И. Брежнева. Причем, отмечая волнообразный характер этих реформ, они рассматривают их как перманентную смену «периодов усиления и ослабления реформаторства». Хотя тот же профессор Г. Х. Попов считает, что «поворотным пунктом» полного отказа от реформаторского курса стал 1976 год, когда, по его (да и не только его) мнению, якобы произошло резкое ухудшение здоровья и дееспособности генсека.

Между тем, как считают ряд экономистов (Г. И. Ханин[520]), «хозяйственные неудачи при осуществлении экономической реформы вынудили уже с самого начала 1970-х годов развернуть рецентрализацию советской экономики». По сути дела, повторилась ситуация начала 1960-х годов, когда после провальной децентрализации Н. С. Хрущев приступил к ее рецентрализации, о чем более подробно мы писали в нашей предыдущей книге «Хрущевская слякоть»[521]. Хотя, как утверждает тот же Г. И. Ханин, была возможность проведения «более решительной и последовательной децентрализации по примеру Венгрии и Чехословакии, начавших достаточно радикальные экономические реформы в 1968 году». Более того, «на подобном подходе тогда настаивали ряд советских экономистов», но из-за «опасений политического характера и экономических неудач, особенно в Чехословакии в 1968 году», этот вариант был отвергнут.

Новая рецентрализация выразилась, во-первых, в явном смещении акцента с мер по повышению экономического стимулирования предприятий на меры по улучшению планирования и централизованного управления, а во-вторых, в возвращении ряда дореформенных показателей планирования. Конечно, чисто формально косыгинскую «реформу» никто не отменял и даже не осуждал, так как это неизбежно «поставило бы под удар престиж всего политического руководства страны», которое выступило ее инициатором. Однако де-факто в систему управления всеми предприятиями были внедрены «такие изменения, которые шли в разрез с первоначальными замыслами авторов «реформы» и с ее духом». Как уверяет Г. И. Ханин, «основное внимание плановых органов, как и многих ученых-экономистов с начала 1970-х годов было обращено в сторону совершенствования методов централизованного управления экономикой». Поэтому «именно в этот период стали активно изучаться и внедряться в плановую работу» новые методы, которые были «заимствованы из практики хозяйственного и государственного управления» ряда западных держав, в том числе методы «системного анализа» и «программно-целевого планирования»[522]. Более того, именно тогда целый ряд советских экономистов, в частности Г. П. Косяченко, В. Н. Кириченко, Г. Х. Попов, Е. А. Иванов и С. С. Шаталин[523], стали рассматривать новые методы как некую панацею решения самых острых экономических проблем, как до этого они рассматривали методы «линейного программирования» и «сетевых графиков», которые к этому времени «уже были слегка скомпрометированы из-за отсутствия видимого результата».

При этом надо заметить, что и «системный анализ», и «программно-целевой подход» куда «более охотно воспринимались и всеми плановыми органами, и министерствами не только в силу преклонения перед всем западным, но и потому, что в отличие от идей децентрализации экономики они не угрожали их экономической власти». Требовалось время, чтобы убедиться в том, что и эти методы, как и предыдущие, мало помогли решению структурных проблем советской экономики. То же самое можно сказать и о растущем интересе к долгосрочному планированию под влиянием не только прошлой советской практики, в частности знаменитого плана ГОЭЛРО, но и растущего интереса в западном мире к футурологическим исследованиям и долгосрочным планам и прогнозам, которые были сформулированы в двух докладах Римского клуба — «Пределы роста» (1972), подготовленного Д. Медоузом и Дж. Форрестером, и «Человечество на перепутье» (1974), авторами которого были М. Мессарович и Э. Пестель, а также в сочинениях Ж. Фурастье, Э. Тоффлера, В. В. Леонтьева и ряда других видных зарубежных футурологов и экономистов[524]. Неслучайно уже в мае 1973 года на Политбюро ЦК было принято решение о разработке долгосрочного плана развития советской экономики до 1990 года. Тогда к этой работе активно подключились ряд академических институтов и крупных экономистов, в частности новый начальник отдела народнохозяйственного прогнозирования ЦЭМИ Александр Иванович Анчишкин и глава сектора экономики капиталистических стран Института экономики и организации промышленного производства Сибирского отделения АН СССР Станислав Михайлович Меньшиков, опубликовавших в то время ряд фундаментальных работы по этой проблематике[525].

По мнению ряда авторов (Б. Н. Малиновский, Г. И. Ханин[526]), в начале 1970-х годов «возобновился интерес и к идеям академика В. М. Глушкова о создании автоматизированной системы управления», которая логично вписывалась в процесс рецентрализации советской экономики. Его идеи, якобы «спущенные на тормоза советским государственным руководством еще в середине 1960-х годов, теперь нашли поддержку в военно-промышленном комплексе страны», многолетний глава которого Дмитрий Федорович Устинов «пригласил к себе руководителей оборонных министерств и приказал им делать все, что говорит Глушков». Именно тогда в каждом из девяти таких министерств были созданы собственные институты по созданию отраслевых автоматизированных систем под методическим руководством В. М. Глушкова, а сам Институт кибернетики АН УССР, которым он руководил еще с декабря 1962 года, стал разрабатывать две заводские системы: для гражданских отраслей — Львовскую и для военных — Кунцевскую. Для общего руководства внедрением ОАСУ во все оборонные отрасли по примеру опыта создания атомной бомбы и ракетной техники были созданы два органа — Межведомственный комитет оборонных отраслей и Совет директоров головных институтов соответствующих министерств, во главе которых встали министр радиопромышленности Валерий Дмитриевич Калмыков и заместитель главы Военно-промышленной комиссии Совмина СССР Юрий Евгеньевич Антипов. При этом научным руководителем обоих этих структур стал академик В. М. Глушков.

Тогда же под влиянием внутренних и внешних факторов, в частности начала создания аналогичной системы в США и неудач с реализацией косыгинской реформы, возобновился интерес к глушковским идеям у высшего советского руководства. Так, в самом конце сентября 1970 года на одном из заседаний Политбюро, где обсуждался вопрос об активизации работ по созданию ОГАС, академик В. М. Глушков, приглашенный на обсуждение этого вопроса, прямо заявил, что «если мы сейчас этого не сделаем, то во второй половине 1970-х годов советская экономика столкнется с такими трудностями, что