Брежневская партия. Советская держава в 1964-1985 годах - Евгений Юрьевич Спицын

к этому вопросу все равно придется вернуться»[527]. Поэтому на этом заседании не только были приняты необходимые решения, но и даны прямые указания председателю Госплана Н. К. Байбакову зафиксировать «вопрос о создании ОГАС» в решениях XXIV съезда партии. Одновременно глава правительства А. Н. Косыгин, ранее крайне настороженно относившийся к работам по ОГАС, после посещения одного из НИИ, которое разрабатывало АСУ для ряда оборонных отраслей, убедившись в ее эффективности, стал поддерживать эти разработки. Хотя, как утверждал сам академик В. М. Глушков, к этому времени «задачу по созданию ОГАС» уже «смазали» и «техницизировали», то есть изменили в сторону Государственной сети вычислительных центров и «разработки математических моделей для ОГАС»[528]. По его же мнению, которое до сих пор разделяют все его адепты и сторонники, «работы по ОГАС шли медленно и бессистемно, а основное внимание в применении АСУ было переключено с решения экономических задач на задачи управления технологическими процессами». Немалую роль в таком ходе событий, как подозревал сам В. М. Глушков, сыграли «опасения А. Н. Косыгина, что ОГАС станет конкурирующим органом власти и влияния». Однако эту точку разделяют далеко не все ученые, о чем мы уже писали в одной из предыдущих глав. Более того, как утверждает тот же Г. И. Ханин, который во многом солидаризируется с оценками В. М. Глушкова, именно А. Н. Косыгин дал указание создать при Совете Министров СССР Академию народного хозяйства «для обучения высших хозяйственных руководителей современным методам управления экономикой, в особенности использованию ЭВМ в управлении экономикой»[529]. Поэтому довольно странным выглядит пассаж бывшего заместителя главы Военно-промышленной комиссии Совета Министров СССР и главы Совета директоров институтов по разработке ОАСУ оборонных отраслей промышленности Ю. Е. Антипова о том, что «созданию ОГАС помешали некомпетентность высшего звена руководства, нежелание среднего бюрократического звена работать под жестким контролем и на основе объективной информации, собираемой и обрабатываемой с помощью ЭВМ…, несовершенство существовавших в то время технических средств и непонимание, а то и противодействие ученых-экономистов новым методам управления». Вместе с тем нельзя не согласится с теми авторами (И. А. Бирман, М. Харрисон[530]), которые писали о том, что в этот период так и «не была сформулирована сколько-нибудь содержательная экономическая концепция, которая могла бы быть положена в основу планирования на базе современной техники, и де-факто новая техника подводилась под замшелые экономические идеи».

Одновременно под влиянием неудач с внедрением новых экономических показателей оценки работы всех предприятий с начала 1970-х годов начался возврат ряда старых показателей не только для самих предприятий, но и целых отраслей. При этом старые показатели вовсе не отменялись, дабы не признать ошибочность прежних решений, они были просто дополнены шестью новыми директивными установками: показателями роста производительности труда, объема валовой продукции, заданий по выпуску предметов потребления в тяжелой промышленности, по повышению качества продукции, по затратам сырья и топлива на единицу продукции в стоимостном выражении и объема фондов экономического стимулирования[531]. В результате, как считают ряд экономистов (В. Н. Масленников, Д. С. Моляков, Г. И. Ханин, О. В. Орусова[532]), де-факто был по сути воссоздан ключевой элемент сталинской экономической модели — снижение себестоимости продукции, поскольку этот показатель был включен в состав фондообразующих показателей всех предприятий. Хотя при этом они не акцентируют внимание на том, что это был главный элемент именно сталинской экономической модели.

Вместе с тем, как считает тот же Г. И. Ханин, очередная рецентрализация советской экономики носила во многом поверхностный характер. Подлинного возврата к сталинской модели не произошло, и на каждую новую проблему тогдашнее советское руководство отвечало новым директивным показателем. Тем самым оно расписывалось в полной неспособности ключевых рыночных механизмов и показателей, в том числе таких, как прибыль, рентабельность, объем реализованной продукции и экономические стимулы, введенные в ходе косыгинской реформы, решить насущные проблемы советской экономики. Но при этом, как показала вся последующая практика, новые показатели также не оправдали возлагавшихся на них надежд. Многие предприятия страны при явном попустительстве своих вышестоящих органов научились «выполнять» их путем разнообразных ухищрений. Причем решающим здесь стало вовсе не качество самих показателей, а напускная требовательность при их реализации, которая по факту стала резко ослабляться. Сугубо формально в сочетании с ростом плановых заданий по номенклатуре выпускаемой продукции все эти показатели означали очередное усиление централизации в управлении всей экономикой страны. Однако вопрос о том, насколько новая централизация оказалась большей или меньшей по сравнению с предыдущим периодом, остается открытым до сих пор. Хотя безусловным фактом стал огромный рост бумагооборота как внутри самих предприятий и организаций, так и на внешнем контуре, особенно в их взаимоотношениях с плановыми и финансовыми органами всех уровней.

При этом продолжилось движение и в обратном направлении, о чем писали целый ряд экономистов и историков, в том числе Г. И. Ханин, С. Г. Коваленко, Р. М. Нуреев и С. Е. Мишенин[533]. С одной стороны, в условиях «свертывания» первого этапа косыгинской реформы на уровне среднего звена управления были проведены административные преобразования, в ходе которых вместо главных управлений большинства промышленных министерств были созданы производственные, промышленные и научно-производственные объединения как основное хозрасчетное звено в промышленности. Отправным пунктом здесь стало Постановление ЦК и Совета Министров СССР от 2 марта 1973 за № 139 «О некоторых мероприятиях по дальнейшему совершенствованию управления промышленностью»[534], которое тот же Е. С. Мишенин именует «второй косыгинской реформой». Вскоре аналогичные структуры стали бурно создаваться и в сельском хозяйстве страны в виде крупных свинокомплексов, птицефабрик и животноводческих комплексов. И уже к концу 1979 года было образовано 3,9 тыс. таких НП и НПО, на которых, по оценкам специалистов, трудилось почти 48,5 % всего промышленно-производственного персонала, производивших более 47 % общих объемов реализованной продукции[535]. Таким образом, основным звеном организации промышленного и аграрного производства в советской экономике отныне стало не отдельное предприятие, а их объединения, что одновременно открыло возможности для концентрации больших ресурсов, но и создало большие трудности в своевременной реакции этих объединений на потребительский спрос. Более того, целый ряд авторов, в частности Ю. А. Давыдова и В. В. Громенко, пригвоздили эту «реформу» к позорному столбу, заявив, что она «привела к ненужному «гигантизму» и не дала желаемых результатов»[536].

С другой стороны, в это же время ключевое Министерство приборостроения средств автоматизации и систем управления, которое возглавлял Константин Николаевич Руднев, было переведено на полный хозрасчет с непомерным расширением его прав и привилегий. Благодаря тому, что К. Н. Руднев являлся давним и проверенным соратником Д. Ф. Устинова еще в военных времен, его министерство, выпускавшее на своих заводах огромную номенклатуру самой ходовой продукции, стало в легкую «вздувать» цены на свой ассортимент, получая в приоритетном порядке от Госснаба и Минфина СССР необходимые ему фонды и финансирование. Вероятно, именно поэтому этот «эксперимент» не получил дальнейшего развития