Теорема сводных - Вероника Фокс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— То есть, Теодора кто-то сбил? — холодно спрашивает Вольфганг. Мама закрывает рот руками, чтобы, по-всей видимости, не издать никакого звука. Мария-Луиза тихо охает, а я уже не вижу образ Ганса из-за струящихся слез из глаз.
— Да. Я думаю, что это так. Я подошел к нему, проверил пульс. Он прощупывался…
Ганс произносил все слова с тяжестью на сердце. Это чувствовалось по интонации.
— Я попытался привести его в чувства, но не получилось. Кровь, которая струилась из-под расстегнутой куртки, насторожила меня, и я отвез его в больницу. Она была недалеко же.
— Почему ты не вызвал скорую? — поинтересовалась Мария-Луиза, сложив руки на груди. Ганс впервые в жизни смотрел на свою сестру грустными глазами. Я всегда думала, что Ганс — отбросок жизни. Хамоватый бритоголовый пацан, который не видит границы между добром и злом… Но что-то мне подсказывает, что он совершенно другой.
— Потому что я побоялся, что подумают, будто бы я его сбил…
Раскаяние прозвучало настолько искренней, что я не смогла сдержать нахлынувших слез из глаз. Мария-Луиза подошла ко мне и крепко обняла за плечи.
— Я закинул его в машину на переднее сиденье. И повез на полной скорости в больницу.
— Ладно, спасибо, Ганс. Ты большой молодец, что не бросил Теодора в беде, — подойдя к парню, Вольфганг пожал его окровавленную руку. Сильно.
— Вот его вещи, — сказал он, указывая на темную сумку, которая стояла в дальнем углу рекреации.
— Девочки, я пойду поговорю с врачом, если мне удастся его найти, а вы никуда не уходите.
— Хорошо, Вульф, — отозвалась Анна и, обхватив себя руками, провожала его взглядом.
Я понимала, что истерика накатывает волнами. И не смогла сдержать больше боль, которая рвалась наружу. Я начала падать на пол. Мария-Луиза перепугалась, что мне плохо, и успела подхватить.
— Давай сядем, — сказала она, ведя меня к дивану.
Я закрывала глаза руками. Просто машинально закрыла глаза. Словно я вновь оказалась в детстве, закрываю глаза, и меня никто не видит. И я не вижу этот жестокий мир. Если бы было бы все так просто, то и жизнь казалась бы легче.
Ганнс что-то еще говорил, но я не слышала, что именно. Я думала только о Тео… Только о его благополучии. Только о том, чтобы с ним все было хорошо…
Вольфганг вернулся спустя несколько минут. Мы все с замиранием сердца смотрели на него.
— Теодора прооперировали, — сказал он.
— Как? — воскликнула мама. — Внизу же нам сказали…
— Сейчас придет врач и все сам объяснит…
Буквально через пару секунд появился врач, который сунул руки в карманы халата и поздоровался со всеми.
— Теодор сейчас в тяжелом, но стабильном состоянии, — твердо заверил он, а я почувствовала, как колет под ребрами иголками. — С ним все будет хорошо. У него молодой организм, и он выберется.
— Почему его прооперировали? — спросила я заплаканным голосом. — Что с ним на самом деле?
— Ну, не считая того, что у него сильное сотрясение мозга, которое могло бы стать исходным, не будь на нем защитного шлема… При осмотре мы нашли колотую рану, достаточно глубокую. Скорее всего, Теодор в момент падения обо что-то уперся на разбитом мотоцикле. А от силы броска его откинуло назад. Собственно, появилась глубокая и очень опасная рана, которую пришлось промывать и зашивать.
Я начала тихо хныкать. Наверняка врачам каждый день приходится видеть такое. Я даже не представляю, насколько они хладнокровны в этот момент. Насколько умело приглушают человеческие чувства, лишь бы профессионально донести информацию до родственников. Насколько они искусные психологи…
— После того как подпишите документы, вы можете все ехать домой. К Теодору можно будет попасть завтра, если его состояние стабилизируется.
В рекреации повисла тяжелая тишина. Вольфганг тяжело вздохнул, Ганс сел рядом с нами, а мама, продолжая стоять чуть поодаль, прижимая ладонь ко рту.
— Я пойду подпишу документы, как его отец.
— Хорошо, — заверил врач и, попрощавшись с нами, повел Вольфганга куда-то.
В этот момент я увидела, как мама стала падать в обморок. Но Ганс, быстро спохватившись, успел подхватить ее. Мария-Луиза сразу же вскочила с дивана и помогла Гансу усадить маму на второй двухместный диван. Шмыгнув носом, я вскочила на поиски медсестры. Выбежав в коридор, я оглянулась по сторонам и увидела идущую медсестру.
— Медсестра! — воскликнула я, и девушка обратила на меня внимание. — Тут человеку плохо!
Девушка перешла на бег трусцой и, быстро забежав в рекреацию, увидела без сознания маму.
— Она упала в обморок, — сообщила я сквозь слезы. Девушка сказала, чтобы мы обмахивали ее, а сейчас подойдет. Я не знаю, сколько секунд не было медсестры, но мне казалось, что это целая вечность. Мне чудилось, что мир вокруг меня рушится. Рушится всё, что мне так дорого…
Всё виделось мне, как в замедленной съемке. Действия. Возгласы. Крики… Всё это казалось каким-то нереальным… Ненастоящим…
Медсестра быстро прибежала и принесла на ватке нашатырь. Мама быстро пришла в себя. Ганс и Мария-Луиза отошли ближе ко мне, а мне ничего не оставалось, как обнять себя руками. Голова сильно болела, а сердце разрывалось на куски.
— Вам лучше?
— Да, — ответила мама, поднимаясь с дивана. — Лучше. Спасибо.
— У вас, по всей видимости, упало давление, — предположила медсестра, — нужно его проверить.
Медсестра быстро померила маме давление.
— Вроде бы в норме… — отозвалась она.
— Просто сложный день… И тут так душно… — Мама взялась кончиками пальцев за кофту и начала проветривать тело отрывистыми движениями.
— Пойдемте выйдем на свежий воздух? — предложила Мария-Луиза, и мама согласилась.
Мы с Гансом стояли неподвижно и смотрели, как мама, опираясь на Марию-Луизу, медленно шла ко мне.
— Я останусь здесь, — твердо произнесла, пытаясь подобрать льющиеся слезы.
— Хорошо, — мягко ответила она. И они вместе с подругой удалились прочь. Медсестра пошла дальше по своим делам, а мы остались наедине с Гансом. Я уселась на диван, пока парень расхаживал из стороны в сторону. Складывалось впечатление, что нам обоим неуютно оставаться наедине. У меня в голове возникает столько вопросов без ответов, что молчание кажется совершенно невыносимым.
— Почему ты спас Тео? — спрашиваю я, зная, сколько они друг друга ненавидят.
— Странный вопрос, — говорит Ганс, кидая на меня грустный взгляд.
— Ты же ему всегда желал смерти, — тихо произношу я, шмыгая носом.
— Это было всегда
