Книжный вор - Маркус Зузак

У окна, когда девочка уже собиралась выскользнуть прочь, дверь библиотеки скрипнула.

Лизель уже вскинула колено, а ее преступная рука легла на оконный переплет. Оглянувшись на звук, она увидела жену бургомистра в новеньком халате и шлепанцах. Нагрудный карман халата украшала вышитая свастика. Пропаганда добралась уже до ванных.

Они посмотрели друг на друга.

Лизель повела взглядом на грудь Ильзы Герман и вскинула руку.

— Heil Hitler.

Она уже собиралась улизнуть, когда ей в голову пришла вдруг одна мысль.

Печенье.

Стояло тут не одну неделю.

Это значит, что, если в библиотеке бывал сам бургомистр, он, конечно, видел и печенье. И наверное, спросил, для чего оно тут. Или — как только Лизель это подумала, ее затопила какая-то странная радость — может, это была вовсе не библиотека бургомистра, а ее библиотека. Ильзы Герман.

Девочка не понимала, отчего это важно, но ей понравилось, что комната, полная книг, принадлежит бургомистровой жене. Ведь эта женщина и привела сюда Лизель в первый раз, впервые открыла ей — причем буквально — окно. Вот так много лучше. Так все сходится.

И прежде чем двинуться с места, Лизель, ставя все на место, спросила:

— Это ваша комната, правда?

Жена бургомистра подобралась.

— Когда-то мы читали здесь с сыном. А потом…

Лизель потрогала рукой воздух у себя за спиной. Увидела мальчика и его мать, которые читают на полу, и малыш тычет пальцем в картинки и слова. Потом она увидела войну под окном.

— Я знаю.

Снаружи вошло восклицание.

— Что ты сказала?

Лизель резким шепотом ответила через плечо:

— Молчи, свинух, и следи за улицей. — А Ильзе Герман она плавно протянула другие слова. — Так, значит, все эти книги…

— В основном — мои. Некоторые — мужа, некоторые были сына, как ты знаешь.

Теперь смущение возникло со стороны Лизель. У нее вспыхнули щеки.

— Я всегда думала, что это комната бургомистра.

— Почему? — Женщина как будто удивилась.

Лизель заметила, что на носках тапочек у нее тоже свастики.

— Ну, он же бургомистр. Я думала, он много читает.

Женщина сунула руки в карманы халата.

— В последнее время эта комната полезнее всего была для тебя.

— Вы читали вот это? — Лизель протянула «Последнего человеческого чужака».

Женщина присмотрелась к заглавию.

— Читала, да.

— Интересно?

— Ничего.

Лизель не терпелось сбежать, но вместе с тем она понимала, что, как никогда, должна задержаться. Открыла рот, но доступных и слишком быстрых слов было слишком много. Раз за разом девочка пробовала ухватить какое-нибудь, но бургомистрова жена взяла инициативу на себя.

Она увидела за окном лицо Руди, а точнее — его пламенные волосы.

— Наверное, тебе пора, — сказала она. — Он тебя заждался.

По пути домой они ели.

— Там точно ничего больше не было? — спросил Руди. — Поди было.

— Нам и с этим уже повезло. — Лизель внимательно посмотрела на подарок в руках у Руди. — Скажи честно. Ел, пока я была там?

Руди возмутился:

— Эй, это же ты вор тут, а не я.

— Не бреши, свинух, у тебя сахар на губе.

В панике Руди перехватил блюдо одной рукой, а другой испуганно отер губы.

— Ни одного не съел, клянусь.

Половина печенья исчезла еще до того, как вышли на мост, а остатком они поделились на Химмель-штрассе с Томми Мюллером.

Когда всё доели, остался только один вопрос, и его задал Руди.

— Что будем делать с этим чертовым блюдом?

КАРТЕЖНИК

Примерно в то же время, когда Руди с Лизель ели печенье, в городке недалеко от Эссена играли в карты свободные от дежурства солдаты ЛСЕ. Они только что вернулись из длительной поездки в Штутгарт и теперь играли на сигареты. Райнхольду Цукеру не везло.

— Клянусь, он мухлюет, — бормотал он. Солдаты сидели в сарае, который служил им казармой, и Ганс Хуберман только что выиграл третий кон подряд. Цукер с досады швырнул карты на стол и запустил в сальные волосы трезубец грязных ногтей.

* * * КОЕ-ЧТО О РАЙНХОЛЬДЕ ЦУКЕРЕ * * * Ему двадцать четыре. Когда выигрывает кон в карты, он злорадствует — подносит тонкие цилиндрики табака к носу и жадно тянет ноздрями. — Запах победы, — говорит он. Да, и вот еще что. Он умрет с открытым ртом.

В отличие от молодого человека по левую руку, Ганс Хуберман не злорадствовал, выигрывая. Он даже великодушно вернул всем товарищам по одной сигарете и поднес огня. Предложение приняли все, кроме Цукера. Тот схватил подношение и швырнул обратно в середину перевернутого ящика.

— Не надо мне твоих подачек, старик. — Встал и вышел.

— Что это с ним? — спросил сержант, но никто не потрудился ответить. Райнхольд Цукер был просто двадцатичетырехлетним мальчишкой, которому, хоть тресни, не везло в карты.

Не проиграй Цукер своих сигарет Гансу Хуберману, он не стал бы презирать Ганса. А не презирай он его, не занял бы место Хубермана в грузовике через несколько недель на вполне безобидной дороге.

Одно место, двое мужчин, короткий спор и я.

Убиться легче, как люди гибнут.

СНЕГА СТАЛИНГРАДА

В середине января 1943 года Химмель-штрассе была сама собой — темным и унылым коридором. Лизель закрыла калитку, дошла до дверей фрау Хольцапфель и постучала. Открывший ее удивил.

Сначала Лизель подумала, что это сын фрау, но мужчина не походил ни на одного из двух братьев на фотографиях в рамке у двери. К тому же он выглядел слишком старым, хотя сказать трудно. Щеки его пестрила щетина, а глаза словно кричали от боли. Из рукава шинели спадала забинтованная рука, и сквозь повязку проступали кровавые вишни.

— Знаешь, ты приходи, наверное, попозже.

Лизель попыталась заглянуть ему за спину. И уже хотела было позвать фрау Хольцапфель, но мужчина загородил ей путь.

— Детка, — сказал он, — приходи попозже. Я за тобой зайду. Где ты живешь?

Через три с лишним часа к номеру 33 по Химмель-штрассе прибыл стук в дверь — и перед Лизель стоял тот мужчина. Кровавые вишни превратились в сливы.

— Она тебя ждет.

Снаружи, в сером ворсистом свете Лизель, не удержавшись, спросила, что у него с рукой. Мужчина шумно выпустил воздух через ноздри — один слог, — потом ответил:

— Сталинград.

— Простите? — Говоря, мужчина щурился в ветер. — Я не расслышала.

Он повторил — уже громче, и теперь расширил ответ:

— С рукой у меня Сталинград. Мне прострелили бок и оторвало три пальца. Я ответил на твой вопрос? — Он сунул здоровую руку в карман и передернулся от презрения к немецкому ветру. — Наверное, думаешь, здесь у нас холодно?

Лизель потрогала стену рядом. И не смогла соврать.

— Холодно, конечно.

Мужчина рассмеялся:

— Это не холод. — Он вытянул сигарету и сунул в рот. Одной рукой попробовал зажечь спичку. В такое ненастье это было бы трудно и с двумя руками, а уж с одной просто невозможно. Он выронил коробок и ругнулся.

Лизель подняла.

Взяла у него сигарету и сунула в рот. Но тоже не смогла прикурить.

— Надо тянуть в себя, — объяснил мужчина. — В такую погоду горит, только если затягиваешься. Verstehst?

Лизель попробовала еще, пытаясь вспомнить, как это делал Папа. Теперь ее рот наполнился дымом. Дым вскарабкался ей в зубы, расцарапал горло, но она удержалась и не закашлялась.

— Отличная работа. — Забрав сигарету и затянувшись, мужчина протянул Лизель здоровую руку, левую. — Михаэль Хольцапфель.

— Лизель Мемингер.

— Ну, идешь читать моей матери?

В этот миг за спиной Лизель возникла Роза, и девочка затылком ощутила ее потрясение.

— Михаэль? — спросила Мама. — Это ты?

Михаэль Хольцапфель кивнул.

— Guten Tag, фрау Хуберман, давно мы не виделись.

— Ты стал такой…

— Старый?

Роза еще не оправилась от потрясения, но быстро взяла себя в руки.

— Не хочешь зайти? Смотрю, ты познакомился с моей приемной дочкой… — Ее голос увял, когда она увидела окровавленную руку.

— А брат погиб, — сказал Михаэль Хольцапфель, и даже своим действующим кулаком он не мог бы нанести удара сильнее. Потому что Роза пошатнулась. На войне, конечно, убивают, но земля всегда качается под ногами, если убивают того, кто когда-то жил и дышал рядом. Оба мальчика Хольцапфелей выросли у Розы на глазах.

Постарелый молодой человек как-то сумел перечислить случившееся, не теряя присутствия духа.

— Я был в здании, где наши разместили госпиталь, и тут его принесли. За неделю до моего отъезда домой. Три дня я сидел около него, а потом он умер…

— Прости. — Будто не Розин язык это сказал. В тот вечер за спиной Лизель стояла какая-то другая женщина, но Лизель не смела оглянуться.