Карнавальная ночь - Поль Феваль

Ролан оказался живописцем, а господин Барюк – по прозвищу Дикобраз – обладал редким даром пристраивать картины. Не надо забывать, что благодаря этому на одного господина Барюка приходилось целых два таланта, поскольку мы уже упоминали о его способности все подмечать, которая делает людей выдающимися дипломатами и сыщиками. Господин Барюк сбыл первую картину Ролана за сорок пять франков и объявил, что отечество спасено.

Господин Барюк угадал точно. Спустя год Ролан занялся восстановлением павильона Берто, пришедшего в ветхость, и устроил там свою скромную мастерскую. Роли поменялись. Мастерская Каменного Сердца, руководимая четой Лампион, королей-лоботрясов, приходила в упадок и ей угрожал крах. Теперь Ролан мог с лихвой вернуть мастерской все, чем он был ей обязан.

Словом, после кончины супругов Лампион (они умерли с разницей в несколько недель) депутация, куда по воле народа вошли Вояка Гонрекен, господин Барюк, четверо старшин и Каскаден, явилась вручить скипетр и венец Ролану.

Ролан, конечно, понимал, что и скипетр тот отнюдь не из золота, и венец не без шипов; тем не менее он не заставил себя упрашивать и согласился, приняв имя «Господин Сердце» ради этой общины беспомощных детей, неспособных поставить дело. Он получил право оплачивать аренду и счета за те моря паршивых красок, что мастерская изводила изо дня в день.

Его уважали, худо-бедно слушались, а вдобавок и любили – не столько за то, что он стал спасителем республики, сколько оттого, что республика сама считала себя его матерью. Ничто так не привязывает, как роль благодетеля; в конце концов, за то, что Ролан смог возместить свои долги, он был, рассуждая здраво, в не меньшем долгу перед мастерской Каменного Сердца.

И уж, разумеется, вовсе не из склонности видеть за всяким благим делом корыстные побуждения, а лишь стремясь проникнуть в глубь вещей и обрисовать ситуацию с полной правдивостью, скажем, что Ролан имел свои причины дорожить этим положением в обществе, странным для лица высокого происхождения, нелепым и неловким для его настоящего и закрывающим перед ним будущее.

С годами Ролан свыкся с одиночеством. Он жил здесь как бы в оазисе, окруженном пустыней, а его ближайшими соседями были дикари. Такая жизнь ему нравилась. С годами в нем нисколько не ослаб ужас перед мыслью, что нечто из его прошлого может выплыть на свет. Это сгубило его мать, по крайней мере он так считал, и он упрятал себя под землю, чтобы не разбудить эха той ночной драмы, избравшей местом своего действия бульвар Монпарнас.

Сколько добропорядочных людей сочли бы это пустым детским страхом! Но Ролану дело виделось иначе, чем добропорядочному обывателю. Он не мог без болезненного содрогания вспоминать ту карнавальную ночь, что разрубила его жизнь на два куска, отныне никак не способных снова срастись.

Словом, его прошлое умерло вместе с матерью. Ему не пришлось рвать никаких связей, и не было ни родителя, ни друга, у которого исчезновение Ролана могло вызвать хоть тень сожаления.

Когда-то он любил одну женщину, и воспоминание о ней заставляло его краснеть от стыда.

Что нужно человеку, долгие годы прозябающему в состоянии такого нравственного отупения, когда все надежды и стремления утрачены? Ему нужно место, где можно скрыться от мира. Случай подарил Ролану такое убежище, и он оберегал его. Мастерская Каменного Сердца позволяла ему легко дать ответ на те вопросы, которые общество вправе задать любому человеку, сколь бы мирно и уединенно тот ни жил. По правде сказать, общество, когда речь идет о некоторых сферах, не должно слишком далеко заходить в своих расследованиях, ну разве что имея на то самые животрепещущие и веские причины; иначе пришлось бы снести половину Парижа. Ролан же существовал как раз на грани этой сумрачной области, и пусть он отродясь не имел с богемой ничего общего, близость к богеме приносила ему пользу. Он был «Господин Сердце», под его правлением беспокойная команда вела себя мирно, и те, кого долг обязывает заглядывать во все углы парижских трущоб, ни к чему не могли придраться.

Прошло немногим более семи лет с того дня, как он попал в дом Каменного Сердца, и тут произошло событие, разом преобразившее весь строй мыслей Ролана. О сем происшествии мы поведаем позднее. По-прежнему не вмешиваясь в ход внешней жизни, Ролан переменил, однако, уклад своего одинокого существования. У него появились замашки изящной жизни, которые мы описали; днем он охотно покидал свое обиталище, ночи проводил в мечтаниях.

Впервые, может быть, он задумался о себе самом и перечел давно закрытую книгу своей памяти. Жизнь его матери сразу же предстала ему в новом свете. Тут была какая-то загадка. Почему он так и не потрудился разгадать ее? И почему именно теперь желание сделать это зародилось в его душе?

Это любопытство, невероятно запоздалое, разбудил в мозгу Ролана некий драгоценный и лучезарный образ, отгонявший ночной сон: юная красавица, которой он издалека любовался в лесу.

Он был влюблен второй раз в жизни, и влюблен совсем не так, как в первый раз, но со всей горячностью, какую долгое молчание его души направляло на эту единственную страсть.

Нам довелось видеть его потерянным и умирающим у ног роскошной красавицы Маргариты. Нынешняя любовь его пылала на иных глубинах: это было поклонение.

Ролан желал найти ответы, – ведь он любил, а любое желание, как бы ни было оно нелепо и несбыточно, стоит ему зародиться, питается надеждой. Он с удивлением младенца открывал для себя вещи, которые всякому ясны как день, но которых он отродясь не замечал, ибо беззаботность пеленой застилала его взор.

Во-первых, он догадался, что тайна нынешней его жизни уходила корнями в другую тайну. То имя Ролан, которое он носил прежде, можно было считать именем – в серьезном и общественном смысле слова – не более чем сменившую его нынче кличку. Какова настоящая фамилия его матери? Чего она столь отчаянно добивалась? От чего умирала она в ту ночь, когда он покинул ее? Как по-настоящему, вместо этого короткого «Ролан», превратившегося потом в «Господин Сердце», стала бы называть его она, если б не боялась?

Мать унесла все ответы в могилу совсем незадолго до того, как началась наша история. Она прибыла из одной зарейнской страны и отдала сына на воспитание в маленький колледж в Редоне, в бретонской глуши. Лишь раз, всего один раз, мать сказала ему: «Никогда не спрашивай меня ни о чем; придет время, и ты все узнаешь».

В мыслях он видел себя сыном генерала, умершего в начале Реставрации, причем обстоятельства его кончины были таковы, что вдове было крайне опасно даже носить его имя. Теперь он корил себя за то, что так преступно бездействовал, не предприняв ничего – когда время еще не было упущено, – чтобы рассеять этот кромешный мрак.