Русская фантастика 2014 - Василий Головачёв

Предписание лежало в почтовом ящике. Он сразу понял, что это, по голубоватому цвету сложенного и склеенного бланка. Сначала ничего не почувствовал — наверное, давно готовился к чему-то подобному. Но разве черный день в воображении бывает настолько черным, как наяву? Тоска наваливалась постепенно, с задержкой, словно давая понять, что и изнасилование неизбежно, и прелюдии не миновать.

Он вышел из подъезда в сырой осенний день. Остановился под козырьком и распечатал послание. Развернул и прочитал:

Министерство труда и социальной политики

Департамент социальной оптимизации

Уважаемый гражданин Н***! По данным отдела работы с физическими лицами, Ваша социальная эффективность снизилась до критического минимума и в течение года не обнаруживала тенденции к повышению. В соответствии со статьей 6—17 Кодекса законов о труде Вам необходимо в течение трех суток со дня получения предписания явиться в отделение Депсоцопта по месту жительства для завершения процедуры изменения гражданского статуса с малоэффективного на социального банкрота с последующей оптимизацией.

Предупреждаем, что в случае неявки Ваш статус будет изменен автоматически, Вы будете объявлены в розыск и после окончания розыскных мероприятий подвергнуты принудительной оптимизации. Напоминаем, что уклонение от оптимизации является уголовным преступлением и карается в соответствии со статьями 203 и 204 Криминального кодекса.

С уважением,

Администрация Регионального Управления Департамента социальной оптимизации.

В голове все еще мельтешили мелкие случайные мысли, когда он свернул бумажку, сунул ее в карман и поплелся к станции метро, чтобы встретить свою женщину. Она работала в библиотеке, но все шло к тому, что скоро и она получит предписание на голубом бланке. Кому нужны библиотеки в прекрасном цифровом мире? И кому нужны романы, написанные, мать его, человеком? Так что бланк на ее имя уже, можно считать, заполнен, но в отличие от него, пятидесятипятилетнего писателя, у нее еще был шанс сменить профессию и найти себе другую работу — нудную, отвратительную, монотонную, зато социально полезную. У него, возможно, тоже имелись шансы устроиться каким-нибудь ряженым посмешищем, открывающим двери в кабак, или мануальным рефлексологом в платный сортир, но он, представьте, не желал. Вот какая сука. После сорока он сделался не то чтобы законченным фаталистом, но ощущал такую усталость, будто лет четыреста водил кого-то по пустыне, да так никуда и не привел.

А чего ты хотел, спросил он себя со злостью. Тридцать лет сочинял истории с плохими концовками и думал, что самого пронесет? Нет, братец, жизнь тоже когда-нибудь кончается. И везунчиками можно считать тех, у кого конец жизни совпадает со смертью.

Он подошел к выходу из станции. Мимо двигались социально эффективные и озабоченные. Их лица выдавали, насколько они счастливы. В этой серой массе его женщина бросалась в глаза, как подсолнух среди старого бурьяна. И он молился, чтобы она бросалась в глаза только ему одному, чтобы это был дефект его восприятия. Когда он пытался взглянуть на нее объективно, он и впрямь не находил ничего особенного.

Худая, смазливое личико без косметики, неброская одежда, капюшон скрывает короткие волосы и наушники. Тихая, спокойная, в глазах: катастрофа неизбежна, но пока все терпимо. Поэтому… иди ко мне, детка.

Он обнял ее, прижался небритой щекой к прохладной щеке. Радуйся мелочам, старый хрен, пока еще есть возможность, посоветовал сидящий внутри писатель. Он честно пытался. Не получалось. Складывалось впечатление, что для этого нужны иллюзии и обозримое будущее. Первых у него давно не осталось (разве что иногда он тешил себя тем, что она его любит), а предписание на голубом бланке лишило его второго.

Они пошли домой под моросящим дождем. Он понимал, что это одно из его последних возвращений, но не спешил говорить ей. Зачем портить вечер. Хотя, судя по свернувшейся под сердцем змее, вечер уже был испорчен, а с ним и ночь, и все оставшиеся дни.

— Как дела?

— Закончил.

Она промолчала, зная, каким болезненным для него может стать продолжение этой темы — о перспективах. Перспектив и раньше было мало, хотя он рассылал свои тексты куда только можно и куда нельзя. Весь последний год — тщетно. Эти, из Депсоцопта, точно выразились: «ниже критического минимума». Какая-нибудь программа «Storyteller» плодила в тысячу раз больше текстов, да еще в параллель с играми, ЗЭ-экранизациями, интерактивными примочками и прочим дерьмом, залепившим обывателям глаза, уши, ноздри и остаток мозгов. Кстати, он кое-что читал, чтобы не быть совсем уж голословным. Учитывая многоуровневую компиляцию, придраться было не к чему. И сюжет в порядке, и стиль под кого угодно, или под всех сразу, или ни под кого — если задействовать опцию «Новый автор»; безукоризненное сэмплирование. Эмоции? Да на тебе, хоть задницей жри. Кто сказал, что машина не чувствует? Зато отлично работает миксером. В конце концов, виртуальные мартышки барабанят по клавишам в миллиарды раз быстрее, чем реальные, так что качественным чтивом теперь обеспечен всяк имеющий желание. Идеи? А вот этого не надо. Элоям идеи ни к чему.

— …А как у тебя?

— Все так же. Медленно тонем. Сегодня еще десять тысяч пустили в печку.

— Брэдбери и не снилось.

— Да. А в те времена, наверное, еще и страшненьким казалось.

А теперь не казалось. Даже ему, хотя он помнил «те времена». Ползарплаты — на книги и пластинки. Из-под полы, у спекулянтов. Беготня от ментов. Беготня за какой-нибудь херней, которая теперь висит в бесплатном доступе — только руку протяни. Ожидание новой книги, почти вожделение. Приходилось отказывать себе во многом, даже в еде…

Ну и что в этом хорошего? В том-то и дело, что ничего. И прошлое, и настоящее выглядели убогими отчетами мастурбатора, ни разу не добравшегося до живой натуры. На смену коммунякам пришли постиндустриалы, затем постреалы, и, если вдуматься, он все-таки предпочитал коммунистам постиндустриалов или даже постреалов. Правда, траханием мозгов ни в том ни в другом случае дело не ограничилось. Разница заключалась только в количестве жертв. Постреалы пока отставали. Но быстро наверстывали упущенное. У них все было впереди. Наступала новая эра.

Эра оптимизации.

Поужинав, они решили посмотреть запись концерта Ника Кейва, старую, конца прошлого века. Хороший концерт. Наилучшим образом доказывал, что всякое искусство «работает» только здесь и сейчас. Да и работает ли, кроме шуток? Пусть ты гениально спел, что всему п*здец, — ну и что дальше? Кого ты всерьез напугал? А кого ты всерьез предупредил? Уже через час мы об этом забыли. Мы хотим жрать. Нам снова скучно. Нам плохо. Нам хорошо. Мы есть. Нас нет.