Казанова - Иен Келли

Как утверждал Казанова, в течение нескольких десятилетий они обменивались письмами, которые тем не менее в пражском архиве отсутствуют. Может быть, он поступал так, как всегда делал в случае с Анриеттой — защищая ее имя и репутацию, уничтожил ее письма перед смертью. По крайней мере с Анриеттой Казанова был, как она говорила, «человеком самой высшей чести». А, может быть, эти письма никогда и не существовали.

Примерно в то же время, после четырнадцати лет жизни в изгнании, Казанова все чаще стал думать о возвращении в Венецию. Согласно документам инквизиции, он регулярно испрашивал официальное разрешение на въезд, по меньшей мере начиная с конца 1750-х годов. Его промышленный шпионаж власти не впечатлил, поэтому Джакомо предпочел объединить свои литературные и политические амбиции и обратить их в письменную полемику. Он уже работал над современной политической историей Польши и переводом «Илиады», но забросил их ради трактата о венецианском правительстве в ответ на сатиру Амелота де ла Уссея «История правительства Венеции» (1676). Как представляется, это дело занимало Казанову еще со времен его тюремного заключения в Испании, и он обсуждал его с д’Аржаном в Эксе и в переписке со своим регулярным корреспондентом Гарибой де ла Перузом, который заранее пожелал подписаться на пятьдесят экземпляров будущей книги. Казанова искал и других подписчиков — и нашел некоторых из них вдоме сэра Уильяма Линча, британского консула в Турине, когда прибыл в город осенью 1769 года, проехав Антиб, Ниццу и Пьемонт. В итоге Казанова и его спонсоры издали книгу в Лугано, «где была хорошая печать и не было цензуры».

Мемуары показывают, что перспектива публикации приободрила Казанову. Это была амбициозная работа, и он проявлял интерес ко всему, от бумаги и до шрифта. В конце концов, он впервые передал в печать три написанных тома. «Моей целью при печатании данной работы, — категорично заявлял он, — было заработать помилование от венецианских государственных инквизиторов. После поездок из одного конца Европы в другой я был настолько поглощен желанием вернуться в родную страну, что мне казалось, будто я больше не могу жить в каком-либо другом месте». Шаг за шагом Джакомо доказывал пользу венецианского способа, управления, тогда когда Амелот описывал его как средневековый и обскурантистский. Казанова направил копию в Венецию в декабре 1769 года с синьором Берлендисом, венецианским министром в Турине. Венецианский политический истеблишмент никак не отреагировал.

Казанова был вынужден искать срочное финансовое подкрепление. От британского консула Линча он получил рекомендательное письмо к сэру Джону Дику, британскому консулу в Ливорно, и отправился к нему в январе 1770 года, надеясь получить место у графа Алексея Орлова. Орлов, друг Казановы из Санкт-Петербурга и брат бывшего любовника Екатерины Великой князя Орлова, пребывал в Ливорно, готовя там русский флот к нападению на Османскую империю на Черном море. Орлов вспомнил образованного венецианца, встреченного в Летнем саду в Петербурге. Он предложил взять Казанову с флотом на восток, без оплаты — как писателя и наблюдателя. Казанова отказался от приглашения. Он больше не мог позволить себе приключение ради, забавы. И он по-прежнему не имел вестей из Венеции.

Джакомо отправился во Флоренцию, где о его присутствии написали в «Газетта». Он потребовал от редактора опт ровержения сообщения, будто Казанова венецианский дворянин — еще одно доказательство того, что истово хотел получить милость от дожа: «Мы писали в последнем номере “Газетта”, что синьор Джакомо Казанова — венецианский дворянин. Мы должны сказать, что упомянутое нами лицо явилось, чтобы сказать нам, что он, венецианец, но не знатный, и заявить, что он никогда не приписывал себе подобное звание».

Он отправился в путь через Пизу, Парму, Болонью, Сиену, как казалось, в Рим. В Сиене Джакомо пробыл несколько недель, где, в силу все более сильной привычки, разыскал местные городские библиотеки и архивы, а также некоторое время проработал с аббатом Киакери, библиотекарем университета Сиены. Он проводил время и обменивался книгами с анатомом Табаррини, общался с ученой маркизой Киджи и с графом Пикколомини, известным тем, что он не говорил по шесть месяцев в год, чтобы освободить свой ум для писательства. Кроме того, его развлекали две сестры, знаменитые своей способностью импровизировать с классическими стихами. В женщинах его все сильнее привлекал интеллект — гораздо больше, чем какие-либо их физические атрибуты, — хотя в то же самое время он с сожалением отмечал, что долгое время прожил без любовницы.

Анриетта была не единственным человеком, заметившим, что Казанова, теперь примерно сорока пяти лет от роду, постарел. Граф де ла Перуза в Турине и шевалье Райберти тоже сказали ему об этом, как и мадемуазель Кросен в Марселе. Он был тщеславный человек и в свое время — щеголь, и ему было больно такое услышать. Его кожа, смуглая в духе моды того времени, становится морщинистой, он уже не так силен — в сексуальном и ином плане, — как в предыдущие годы, и угасание либидо, которое было его единственным неизменным утешением в суровые времена, с течением лет становится для него основной психологической травмой.

По дороге в Рим в начале лета 1770 года с ним случился один эпизод. Как пишет Казанова, путешествие в небольшом транспортном средстве по дорогам Европы всегда было легким способом найти всевозможные приключения. Его попутчицей оказалась молодая англичанка. По случайному совпадению, она была из школы Хаммерсмит, где училась дочь Казановы, Софи Корнелис. Так он узнал новости о дочке, хотя опустил объяснение, почему ему это было важно. Бетти, английская девушка, не являлась женой человека, с которым ехала, как скоро догадался Казанова, начав ухаживать за ней по дороге в Рим. Их объединяла Софи, с которой Бетти сдружилась в школе. Казанова сознался только в дальнем родстве с Софи, говоря, что поразительное сходство между ними — случайность. В пользу Казановы сыграло и скверное поведение попутчика Бетти, которого посылали вперед позаботиться о питании и проживании, но тот чаще устраивал дебоши и драки с гостиничной обслугой. Когда Бетти призналась, что он также проявлял насильственные действия в ее адрес, Казанова был покорен — но ему еще было необходимо ее убедить в том, что прежний спутник ей больше не годится. Казанова сделал это, предложив мужчине пари, что тот никогда не позволит итальянцу переспать с Бетти. Мужчина принял условия, а затем попытался убедить девушку лечь спать с Казановой. Бетти была оскорблена и осталась в комнате венецианца из-за оскорбленной гордости. Негодяй же утром сбежал с ценным портфелем Казановы с документами и векселями.

Позже Джакомо заполучил девушку, но связь, какой бы удовлетворительной она ни была, преподала ему новые уроки искусства дорожного любовного приключения. Он с сожалением согласился играть на публике роль отца Бетти — из-за боязни, что другие люди могут посчитать его ее сутенером. Он не указывал прямо на явный разрыв поколений и ее связь со своей дочерью, но Бетти описывала Казанове своего бывшего защитника в Ливорно как «пожилого — вроде вас», что итальянец вспоминал с содроганием. Он отметил также, что ночь, проведенная в одной постели, была напоминанием ему о его исключительной страсти не к сексу как таковому — у него были короткие встречи в начале года, — но к отношениям. Еще в Испании помимо либидо его влекли к женщине сердце и ум.

Казанова вернул свой драгоценный портфель, а Бетти воссоединилась со своим английским баронетом, сэром Миллером, который простил ей одну измену и остался в неведении по поводу второй (с Казановой), и они всей компанией отправились в Рим. У Миллера и Казановы оказался общий друг — лорд Балтимор, которого итальянец не видел со времени отъезда из Лондона в 1763 году. Балтимор находился в Риме и собирался оттуда ехать в Неаполь, когда Миллер, Бетти и Казанова прибыли в город. Казанова, будучи всегда отзывчивым на приглашение и всегда охотно ездивший в Неаполь, согласился поехать с тремя британцами на юг, хотя его связь с Бетти закончилась и, что необычно, он был не в состоянии руководить разговором, несмотря на год пребывания в Лондоне. Джакомо никогда не утруждал себя изучением английского языка.

Акт V, сцена II

Папский рыцарь и любитель устриц

1770–1774

Я сказал, что с большим сожалением должен подавлять в себе желания, в действительности я их культивирую… Эмилия ответила, что все столь вкусные вещи должны быть греховны, поскольку слишком вкусны… И наш Папа не запрещает подобное?

Неаполитанское общество всегда было к Казанове милостивым, в особенности — летом 1770 года. Половина гостей каждого салона, куда он приходил, уже сталкивалась с ним где-либо в Европе. Аббат де Гама знал его по Турину, здесь же была и Агата — бывшая любовница лорда Хью Перси, а ныне — жена неаполитанского адвоката. Здесь был и Анджи Годар, лондонский знакомый, который позже представил лорда Балтимора куртизанке Шарпийон. Лорд Балтимор, как в свое время и Джон Уилкс, получил от Шарпийон то, чего не удалось добиться Казанове.