Избранное - Оулавюр Сигурдссон

— Чья это машинка? — перебил меня Вальтоур.

— Его. Эйнара Пьетюрссона.

— Почему его нет?

Я ответил, что, насколько я понял коллегу, он поступил сюда не для того, чтобы заниматься рассылкой журнала, а чтобы писать статьи и переводить с английского. Вчера он сказал, что должен обдумать материал для новой статьи и просмотреть у одного своего знакомого английские юмористические журналы.

Неожиданно Вальтоур начал рассказывать грустную любовную историю. Девятнадцатилетняя племянница одного министра познакомилась под Новый год — скорее всего, в ресторане гостиницы «Борг» — с Эйнаром Пьетюрссоном и без памяти влюбилась в него, так что дядя в начале февраля отправил ее на север, в Акюрейри, к своей сестре, пожилой и весьма энергичной вдове, задача которой — охранять целомудрие девицы и позаботиться, чтобы она окончила весной гимназию.

Мне стало жалко любящую пару, и я резко высказался по адресу злого дяди.

— Тс-с! — Вальтоур покосился на дверь и с благоговением произнес имя министра. — Он пайщик «Утренней зари», — шепотом сообщил он. — Думай, прежде чем говорить, приятель.

— Зачем он их разлучил?

— Зачем? — Вальтоура рассмешила моя наивность. — Прикажешь богатому политическому деятелю, министру, спокойно смотреть, как его племянница, красивейшая, симпатичнейшая девчонка, правнучка ютландской графини, путается с безработным парнем, сыном сапожника? Как он, возможно, лишит ее невинности, а то и обрюхатит? Мне рассказывали, что в тот самый день, когда девчонку отправили на север, министр вызвал парня, угостил сигарой и дружелюбно пообещал спустить с него шкуру и упрятать за решетку, если тот сейчас же не выкинет его племянницу из головы. После этого он стал выяснять, чем бы Эйнар Пьетюрссон хотел заняться, и тот сказал, что желал бы стать полицейским или журналистом.

Вальтоур ухмыльнулся.

— Странный он парень. В Копене говорят «фиаско», а он — «фисако». Я думал, он кончил гимназию, но, оказывается, он дважды на выпускных срезался!

— Да ну? — поразился я. — Дважды?

Мне показалось, что по лицу шефа пробежала тень.

— Я не очень-то большое значение придаю всяким экзаменам да аттестатам. — Он принялся расхаживать по редакции. — Никогда терпеть не мог всех этих худосочных и вялых бездельников, которые протирают за партой брюки и начинают трудиться за кусок хлеба, лишь когда облысеют да геморрой заработают!

Я промолчал. Мысль об университете я уже оставил, по крайней мере на время, хотя бабушка говаривала, что учение — дело угодное богу и что ради хороших знаний ничего не жалко.

— Однако писать он не боится, — сказал Вальтоур. — Если только и знать, что нос задирать, ничего хорошего не получится.

Я поторопился вернуться к работе.

— Да, пока не забыл. — Он вынул из бокового кармана письмо и протянул мне. — Прочитай-ка!

И я прочитал:

Кёбенхавен, 2 марта 1940 г.

Мои комплименты по случаю нового журнала! Я его бандеролью получил! Я в полном восторге от «Светоча» и верю, что ты основательно подлатаешь культуру в нашей Исландии! Присылай как можно поскорее гонорар за «Любовь и контрабанду»! В Валютном комитете меня знают и перечислят деньги той же секундой!

Должен с сожалением признаться, что я недоволен тем, как обошлись с «Любовью и контрабандой»! Ты поручал перевод какому-то идиоту, который не знает датский язык и начисто лишен эстетического сенса! Он, например, заменял клубнику со сливками скиром, соловья — лебедем, а сигару — нюхательным табаком! Новелла лишалась в переводе значительной части своего шарма и стала какая-то некультурная!

Собираюсь отправлять тебе две совершенно новые новеллы: «Kærlighedens Sødme»[62], которая была напечатана с иллюстрациями одного знаменитого художника в «Семейном журнале», и «Rytterens Elskerinde»[63], вышедшую в «SDT» в Ольборге! Обе две эти новеллы имели грандиозный суксесс, будучи воспринятыми как оригинальные, увлекательные и артистические! Не мог бы ты сейчас же присылать за них гонорар? Если будешь хорошо платить, я не продам их другим журналам — «Неделе», «Соколу», «Кооперации», «Локомотиву»! Но не давай их перевести этому идиоту, найди умного человека, знающего датского языка и являющегося тонким стилистом! Надеюсь, что ты по крайней мере будешь проконтролировать за идиотом!

Я пишу один большой роман, который назовется «Slægtens Stolthed» или «Kærlighedens Melodier»[64]! Он опубликуется, как только я его кончу, и наверняка переведется на немецкий и шведский! Становимся знаменитостью, или нет? Я все спекулирую над тем, чтобы создать кое-что для кино и для Королевского театра! Я иногда делаю свою публичную лекцию об Исландии, которая всегда имеет грандиозный суксесс! Вчера приходил ко мне редактёр из «Социал-Демократа» и заказывал статьи об Острове саг и исландской литературе! Напиши про это в твоем журнале! Вы там в Исландии пропагандируете за бесталантливых диллеттантов, которые ничего не могут, и молчите об нас, приносящих славу родине! Кстати: на днях встречал Кая Мадсена! Он о тебе сразу же спрашивал! Собирается брать мое интервью, когда роман готов!

Привет Исландии! Всего тебе доброго, и сразу же высылай деньги!

Вальтоур взял у меня листок, написал, поглядывая в него, восторженную заметку и выкинул письмо в корзинку.

— Напечатаем «Kærlighedens Sødme» в следующем номере.

— Кто будет переводить?

— Ты.

— Можно я возьму письмо?

— Зачем?

— Мне так хочется.

— Хочется держать у себя ругань по собственному адресу?

— Скорее, я тогда с большим пиететом буду переводить «Kærlighedens Sødme».

— Ладно.

Он осклабился и снова принялся листать «Светоч». Перечитав заметки моего коллеги, он задумчиво произнес:

— Конечно, кое-какие фразы небезупречны, но тон хорош. Помяни мое слово: Сокрон из Рейкьявика станет популярным журналистом.

И, конечно, предсказание шефа сбылось.

Все произошло удивительно быстро. Эйнар Пьетюрссон вдруг начал оказывать влияние на умы своих соотечественников, стал, можно сказать, важным фактором нашей духовной жизни. Он сочинил новые заметки, по качеству сходные с предыдущими, и перевел коротенький рассказик из английского иллюстрированного журнала. Ему удалось достойным образом оградить себя от цензуры шефа и моей корректорской правки. «Гм, — сказал он, — я абсолютно уверен, что сам все сделаю ол-райт». В английском рассказе говорилось об одном лондонском доме с привидениями, где загадочный «майор-лорд» (в оригинале, правда, стояло Lord Mayor[65]) руководил охотой за двумя женщинами-призраками и был вынужден капитулировать. В своих заметках Сокрон из Рейкьявика благодарил читателей «Светоча» за «поток писем» и даже приводил выдержки из них, где растроганные подписчики выражали свое восхищение, поздравляли его и желали дальнейших успехов.

Затем в прессе разгорелась дискуссия.

Директор одной из школ заявил, что инсинуации Сокрона из Рейкьявика в адрес исландских учителей свидетельствуют о вопиющем невежестве автора и омерзительном стремлении посеять подозрительность и вражду. Старый учитель начальной школы клятвенно заверял, что тридцать лет, не щадя сил, прививал ученикам истинно христианский дух. Средних лет учитель начальной школы обозвал Сокрона из Рейкьявика болваном и поставил в один ряд с «другим болваном, Амосом с Эйстюрстрайти». Молодой учитель начальной школы, автор недавно напечатанного псалма, признал, что некоторые его коллеги настолько заражены идущим с востока революционным духом, что насмехаются над непорочным зачатием девы Марии. Маститый лингвист вызвался доказать Сокрону из Рейкьявика, что язык наших отцов находится на пороге нового золотого века, ибо недавно было запрещено использовать точку с запятой в школьных учебниках, а в ближайшие годы этот знак вообще будет искоренен. Начинающий лингвист обрушился на тех, кто ополчается против точки с запятой и при этом обходит вниманием краеугольный камень исландского языка — букву «z». Вскоре множество учителей, священников и просто заинтересованных лиц уже вели в трех ежедневных газетах ожесточенную полемику о непорочном зачатии, орфографии и знаках препинания, особенно о точке с запятой.

Эйнар Пьетюрссон в эту войну, им самим развязанную, не вмешивался. (Несколько месяцев спустя, когда страсти улеглись и воцарилось спокойствие, он взорвал новую мину. Вообще, пока «Светоч» пользовался его услугами, он два раза в год, весной и осенью, неизменно писал о «проблеме христианского духа» и «проблеме родного языка», и его пророческие высказывания по этим «серьезным проблемам» всегда вызывали смятение в умах читателей и заставляли кое-кого браться за перо. С другой стороны, с каждым разом находилось все меньше народу — специалистов и дилетантов, желавших полемизировать с ним в печати: труд это был неблагодарный.) Я убедился, что мой коллега был наделен недюжинной силой духа и стойкостью: вместо того чтобы принять участие в полемике вокруг непорочного зачатия, орфографии и точки с запятой, он писал заметки о тухлых яйцах в некоторых продовольственных магазинах, хвалил оркестр Радиовещания, призывал мужчин ежедневно чистить ботинки, превозносил какую-то гостиницу. «Скоро наступит весна, — писал он и не без лиризма продолжал: