Статьи из газеты «Труд» - Дмитрий Быков

Язычество, как это всегда бывает в истории, окрепло, поумнело, обзавелось человеческим лицом (лицом современного Запада, скажем), но язычеством быть не перестало. Человек устроен так, что обречен чему-нибудь поклоняться: это, так сказать, родимое пятно, доставшееся ему от божественного происхождения. «Если Марс, и на нем хоть один сердцелюдый» — он так же не может не задирать глаза к небу, как не может не есть, не пить, не влюбляться и т. д. Если он не захочет поклоняться сложным вещам, будет поклоняться простым — ничего не поделаешь.

Отпадение прогрессистов от христианства привело не к духовному раскрепощению или феерическому расцвету нравственности, а к тому, что вместо креста стали молиться и кадить станку, микроскопу или пистолету. Разумеется, сегодняшний молебен выглядит беспомощнее и попросту глупее когдатошней ирригации. Разумеется, ирригация не перестает быть насущной необходимостью, но качественную ирригацию без веры во что-нибудь важное не осуществит даже матерый профессионал.

А сегодняшние молебны при всех их издержках, при нашем государственном православии и обилии откровенно глупых или корыстных священнослужителей — все-таки не деградация, а первый шаг из тупика. Ребенок всегда выглядит смешнее и глупее старика, но умному понятно, что у старика будущего нет, и в этом главное преимущество ребенка.

«Молебен в засуху мало целебен», — писал Маяковский. Но не худо бы помнить, как кончил он и его страна-подросток. Вот о чем я думаю, читая проклятия постсоветских ученых и технократов в адрес нынешних молящихся. Польза от молитвы сомнительна, но бывали случаи, когда она помогала. Случаев же, когда чему-нибудь помогали высокомерие, презрение и абсолютная вера в свою плоскую картину мира, не знаем ни я, ни история.

№ 147, 12 августа 2010 года

После героя

Почему именно Цой стал последним российским рок-н-ролльным героем и кто мог бы сегодня занять эту нишу.

Двадцатилетие со дня смерти Виктора Цоя в нелепой автомобильной катастрофе вызвало новый виток споров о том, почему именно Цой стал последним российским рок-н-ролльным героем и кто мог бы сегодня занять эту нишу.

Судьба Цоя словно кроилась по классическим лекалам без всякого его участия. До полного соответствия канону не хватало только гибели на взлете, ибо представить Цоя преуспевающим гастролером отказывалось самое циничное воображение. Полное соответствие текста и судьбы, образа и музыки, репутации и поведения — это мрачное чудо в России больше не повторялось.

У нас вообще некоторая засада с героями, способными дотягивать в жизни до собственного творчества. С этим же связано почти полное отсутствие духовных авторитетов. Цой таким авторитетом был, а после смерти стал для многих полноправным идолом. В роке нашем было всего три персонажа, чье жизненное поведение неразрывно с творческим: это Цой, чей главный цвет с самого начала был черным, цветом асфальта и городской московской ночи.

Это мерцающий, как петербургская ночь, БГ с его установкой на жизнь, но иррациональную и как бы потустороннюю, с манерой отвечать не на конкретный вопрос, а на все вопросы сразу, со стратегией вечного иронического ускользания, которая в России тоже работает, и с неизменным мужеством личной саморастраты, которая, однако, не подчеркивается. А третий такой герой — Илья Кормильцев, который эти стратегии странным образом сочетал, и до какого-то момента ему удавалось сохранять ироническую дистанцию между текстом и судьбой, но русская жизнь изменилась, и небо стало давить сильнее. Кормильцев ушел почти одновременно с Егором Летовым, который, однако, был слишком маргинален для ниши полноценного рок-героя: Летов — это для немногих. Десятки тысяч — да, для них он и был последним героем, но подпольная жизнь и смерть Летова — совсем не то, что огненный, метеоритный след Цоя.

Вопрос же о том, кто мог бы сегодня сменить Летова, кажется мне все-таки бессмысленным: ниша-то разве осталась? Сегодняшняя русская жизнь и не предполагает героя — большинству он нынче просто смешон. Всерьез подражать? Искать ответы на последние вопросы? Оксана Акиньшина, сыгравшая молодую фанатку Цоя в «Сестрах», точно заметила: нишу рок-кумира занял сегодня шоумен, а шоумену принципы не положены, даже если в жизни они у него есть.

Быть героем сегодня почти неприлично, потому что мы живем во время девальвации и распада. Кормильцев незадолго до смерти говорил о возвращении в архаику «в поисках новой серьезности», но теперь и архаика размывается баблом, как и положено всякой варварской среде.

Это гуманнее, и я этому даже рад, но какие герои в эпоху, полностью отказавшуюся от пафоса? Тут уж героизм возможен только наедине с собой, и благо тому, кто способен в одиночестве, не под прицелом тысяч восторженных глаз, на человеческие поступки. Ничего другого сейчас не остается. Герой нашего времени — тот, кто хорошо себя ведет. Тот, о котором никто не знает. Тот, кто изо всех сил прячется, ибо понятие героя с понятием славы сегодня несовместимы.

Примерно как в советские времена, когда награждение орденом сразу компрометировало, а то и уничтожало все заслуги награждаемого. Нескольких таких героев я знаю, и мне хватает. Хочу ли я, чтобы они вышли из подполья? Боже упаси.

№ 152, 18 июля 2010 года

Гноев ковчег

Самой востребованной специальностью этого года стало госуправление.

Самой востребованной специальностью этого года стало госуправление (конкурс — 160 человек на место, поскольку факультетов госуправления у нас сравнительно немного). Что тут ужасного? Много чего, но в первую очередь — профессиональный расклад, который существует в стране с середины нулевых. Виктория Токарева, будучи мастером изящной формулировки, диагностировала: профессии исчезли, их осталось всего две — богатые и бедные. Богатые так богаты, что могут не делать ничего. Бедные так бедны, что согласны на все. Средний класс — прослойка посредников между первыми и вторыми.

Уже в середине 90-х у литературных героев и киноперсонажей фактически не стало профессий, или эти профессии перестали быть сущностной чертой в их характеристике. Дети уже не хотели стать космонавтами, пожарными, летчиками, учителями и врачами — они хотели иметь то, а не быть тем-то. Народившаяся в конце ХХ века теория пост-индустриального общества провозгласила, что закончилась эра производства, настала эра потребления, что торговец и рекламщик значат больше, чем создатель продукта, и что профессия есть одна — управленец. А работать (считалось по умолчанию) будет третий мир, который всех и накормит.

Все перечисленные тезисы и на Западе привели к кризису, а в России не годились вовсе никуда. Страна перестала работать — вообще, абсолютно. Дети в начале 90-х поголовно мечтали быть братками и путанами. Дети во второй их половине желали быть менеджерами и пиарщиками, и наивысший конкурс был на экономические факультеты. В начале нулевых главные специальности были связаны уже с добычей сырья, а также с экономическими спорами и захватами, сиречь рейдерством, — и дети поголовно захотели стать юристами. Но и эта эпоха оказалась чересчур романтической: новый кризис оказался куда глубже предыдущего и решительно упразднил практически все занятия и специальности. Неподвижным и невредимым истуканом осталось только государство, которому в России никогда ничего не делается, даже после революционных разрух первым отстраивается именно оно.

Дети — и некоторые родители — обладают нюхом. Они понимают, что в сегодняшней России профессионал не востребован и неприкосновенной — стабильной, денежной — осталась единственная профессия: близость к седалищу Главного. Если полагать наше образование ковчегом, на котором в трудные годы пытаются спасти хотя бы молодых, ковчег получается прямо-таки Ноев: вот семь пар проституток и рэкетиров, юристов и экономистов, менеджеров и копирайтеров — зеркало российских представлений о том, кто спасется в очередном пятилетии. Сейчас стало ясно, что бессмертно и всегда накормлено только государство. Это довольно гнойная ситуация, поскольку государство, занятое чистым самосохранением и самообслуживанием, мало кому нужно и грозит скоро рухнуть. И тогда…

Тогда самыми востребованными профессиями станут врачи, строители, учителя и прочие спасители человечества, обладатели простых, но необходимых навыков. Хочу ли я такого сценария? Ни в коем случае. Вижу ли другие средства победить получившийся перекос? Нет.

№ 157, 25 августа 2010 года

Автопробег по параболе

Путин сейчас видит, что все, в общем, в порядке.

Что-то мне напоминает это путешествие Путина по Сибири и Дальнему Востоку. А, вспомнил! Это же один в один возвращение Солженицына, путешествие с целью знакомства со страной. Правда, лукавство любого путешествия в том, что много при таком скольжении не увидишь — заметишь только то, что соответствует твоим представлениям. Солженицын тогда увидел один развал и запустение. Путин сейчас видит, что все, в общем, в порядке. Думаю, гораздо плодотворней было бы наоборот, но чудес не бывает.