Статьи из газеты «Труд» - Дмитрий Быков

Крылатые слова из фильма «Жмурки» — «Карачун тебе, Церетели» — в очередной раз не подтвердились. Зураб Церетели вернулся из Франции, где как раз устанавливал памятник четырем мушкетерам, и сообщил, что в ближайшее время установит в Москве Пастернака. Искусство непобедимо, и даже если бы решительный Ресин титаническим усилием убрал Петра со стрелки, пучеглазое чудовище не перестало бы существовать.

Однако можно было надеяться хотя бы, что творчество Церетели не было бы представлено в Москве столь широко. Как видим, обманула и эта мечта… Церетели выражает собою не московский, а государственный стиль. И этот стиль незыблем. Вспомним, ведь именно Зураб Константинович — вместе с Никитой Сергеевичем — подписывал письмо к Путину с просьбой остаться на третий срок. Это акция никак не московского масштаба. То, что истинный талант всегда ходит об руку с чутьем и патриотизмом, не нуждается в доказательствах.

Если же говорить серьезно, Церетели в самом деле гораздо неубираемей Лужкова. И причина не только в том, что изваянное не расплавишь, а заставленное не расчистишь: искусство действительно прочней политики, но несколько окоротить зарвавшегося монументалиста вполне реально. Вопрос — нужно ли? Ведь, как замечательно показал Алданов в «Ульмской ночи», рациональное мышление неотделимо от идеи красоты, и здравый подход к вещам — у Алданова это названо «картезианским состоянием ума» — невозможен для человека с безнадежно испорченным вкусом.

Стало быть, чтобы русская жизнь оставалась такой, какова она есть, а массы так и не научились правильно понимать, что с ними делают, — нужно прежде всего отбить этот самый эстетический вкус, а это далеко не только московская проблема. Чтобы у людей возникло превратное представление о государственности, надо поставить такого Петра. Чтобы они никогда не захотели научиться у Пастернака истинной духовной свободе — надо будет поставить такого Пастернака.

Без согласования со специально созданной комиссией, без согласия пастернаковского сына, без конкурса — словом, без всего, что хоть как-то способно ограничить всевластие торжествующей, душной пошлости, воплощенной в образе президента Академии художеств. Перемены в России начнутся не тогда, когда скинут того или иного градоначальника, будь он хоть хозяин всея красныя Москвы.

О переменах можно будет говорить, когда они коснутся эстетики; когда телевидение перестанет быть заповедником убожеств; когда Церетели перестанет ваять и расставлять по России своих монстров; когда в речи лидеров появятся сложные слова и человеческие интонации. До этого мы имеем дело с косметикой, с перекраской и маскировкой. А символом всей русской перестройки нового образца так и будет замена церетелиевского Петра на церетелиевского же Пастернака. По-моему, это перемена к худшему. Потому что за Петра не так обидно.

№ 192, 14 октября 2010 года

Подарочная Россия

Уго Чавес — диктатор с человеческим лицом и банкой варенья.

С тех пор как Уго Чавес привез в подарок Дмитрию Медведеву лучший в мире шоколад, какао и банку бананового варенья, вопрос о способах позиционирования государства за границей обсуждается широко и бурно. Все мы понимаем, что Чавес не сахар, но сходимся на том, что теперь Венесуэла вызывает у большинства россиян преимущественно сладкие ассоциации. Диктатура сладостна.

Конечно, Чавес — диктатор типично латиноамериканский, то есть авторитарный, но не тоталитарный, скорее комический, чем страшный, не без внезапных приступов человечности, хоть и троцкист, и антиимпериалист, и потенциальный объединитель Латинской Америки, и что хотите. С человеческим лицом, а теперь еще и с банкой варенья. И при всей лобовой природе этого хода нельзя не признать его удачным: теперь для российского телезрителя Чавес накрепко в шоколаде. Возникает естественный и, увы, печальный вопрос: а с чем сегодня может съездить в гости Россия?

Есть классический анекдот про то, кто с чем ходит к друзьям: француз — с чужой женой, русский — с водкой, еврей — с маленьким тортиком (дальше там с вариантами, про то, как они уходят: француз — с женой хозяина, русский — с фингалом, а еврей — с маленьким тортиком). Россия не может поехать в гости с банкой варенья — сверхдержава не заинтересована в «сладком» позиционировании.

Теоретически она может съездить в гости с газом, но как это должно выражаться на практике? Газовый баллон? Воздушный шар? Сифон? Эффектным могло быть появление с баночкой нефти, но эта банка о двух концах: ведь она маленькая. Возникнет ощущение, что нефти у нас мало, она, может быть, вообще заканчивается, — оно нам надо?

Стандартный русский набор подарков давно обнародован: либо альбом с видами Золотого кольца, с шедеврами иконописи, либо фигурка забавного медведя с балалайкой; но даже если отбросить некоторую китчевость, все это рассказывает о России позапрошлого века. Хрущев дарил сувенирный спутник, но кого сейчас удивишь спутником? И где что-нибудь новое, что мы запустили в последнее время?

Даже автомат Калашникова — сувенирный, обвязанный ленточками, пусть даже наполненный водкой — не самый мирный подарок, к тому же производим его теперь не мы одни. Отсутствие у страны сколько-нибудь убедительного символа зимней Олимпиады-2014 говорит о том же: о полной потере идентичности.

Я со своей стороны предложил бы дарить что-нибудь веселое, потому что даже самая несимпатичная страна выглядит трогательной и милой, когда относится к себе с добрым юмором. Тандем, изображенный в традициях деревянной игрушки «Мужик и медведь»: мужик с медведем, если помните, по очереди забивают гвоздь, а эти по очереди прикладывали бы несогласного дубиной по башке. И грозно, и весело, и самоирония, и предупреждение внешним врагам. Матрешка: Путин, внутри которого Медведев, внутри которого Путин. Головоломка «Выбери мэра» (из четырех одинаковых фигурок, дергаемых к тому же за одну и ту же ниточку). Хрестоматийная игрушка с пильщиками, тягающими пилу влево-вправо, — с распилом бюджета вместо бревна. Свинья-копилка в виде гаишника, практически бездонная благодаря хитрым нанотехнологиям.

Конечно, это не сформировало бы нам позитивный имидж. Это помогло бы веселей и обаятельней переносить негативный. Потому что человек, который все про себя понимает, небезнадежен, в отличие от той России, которую мы все сегодня демонстрируем.

№ 197, 21 октября 2010 года

I-нтервенция

Человек, у которого нет сегодня айпода или айфона, может смело считать себя несуществующим.

По крайней мере если он москвич. С легкой руки президента Медведева весь бомонд гоняется за новейшими айфонными моделями и о каждом своем действии оповещает через «Твиттер». Школьники не успевают обновлять плееры. Не иметь i-чего-нибудь сегодня так же странно, как не иметь машины в 90-е, и даже страннее, потому что гаджет стоит дешевле машины, а уехать на нем можно дальше. Возможность постоянно таскать с собой универсальный коммуникатор, а также произвольное количество фильмов и музыки — не что иное, как давно предсказанная антропологическая революция: новая ступень в развитии человека — сращивание его (пока механическое, а со временем, уверен, и биологическое) с простым электронным устройством, позволяющим ежесекундно выходить в Сеть или отгораживаться от собеседника музыкой либо игрой. Подлинным властелином рынка, естественно, будет тот, кто придумает флешку, вставляющуюся непосредственно в мозги. Но, помяните мое слово, этот час уже недалек.

Не вижу особенного смысла предсказывать, кто в конце концов победит — Гейтс или Apple, для истории это большой роли не играет. Иное дело — попытаться спрогнозировать, чем чреват для нас мир социальных сетей. Этот вопрос особенно актуален в связи с выходом талантливой и острой картины Финчера на эту самую тему.

Благодаря i-примочкам житель сегодняшнего мегаполиса может присутствовать в Сети постоянно, таскать ее с собой, он к ней уже, по сути, подключен круглосуточно и без нее умирает, как гриб без грибницы. Грибница здесь неслучайна: именно так — ризомой — общество будущего названо в знаменитой работе Делеза и Гваттари «Капитализм и шизофрения».

Когда они это писали, интернетом и не пахло, а портативный плеер с неограниченным запасом игрушек существовал разве что в фантастике. Но общество будущего уже было подробно описано, и главной чертой этого общества стала бесструктурность, отсутствие центров и правд. Новая общественная структура — некий предел демократического развития — обозначена тем, что каждой ж… дали слово. Раньше не давали, а теперь она может высказаться в Сети и выглядеть совсем как настоящая. Исчезли любые фильтры на пути информации.

В результате мы получили удивительную среду, где вопросы добра и зла решаются простым голосованием, где старые этические правила уже не работают, где у каждой мерзости найдется защитник, а у каждого святого — вполне легитимный клеветник. В таком обществе, пожалуй, действительно невозможна диктатура — по крайней мере она в нем смешна. Цензура в нем тоже немыслима. Но и что-либо великое — и даже значительное — в нем, увы, невозможно тоже. А добро и зло впервые становятся делом сугубо личного выбора. Ты решаешь эти вопросы наедине уже не со своей совестью, а со своим айфоном, подключающим тебя к Сети, либо айподом, огораживающим тебя от реальности. Москва на глазах становится миром сугубых индивидуалистов, отъединенных от мира за окном, но соединенных в бесконечную сеть. Эта сеть позволяет все знать, но ничего не дает изменить, потому что для изменения нужны те самые свойства, которые она упразднила.