Герои - Джо Аберкромби

Желток осторожно наклонился к уху Танни:

– Это опять обсирание подчиненного, да, капрал?

– А ты, я вижу, и впрямь начинаешь постигать премудрости устройства армии его величества. Похвально, Желток, похвально. Так, глядишь, и до генерала когда-нибудь дослужишься.

– Дальше капрала я и не мечу, капрал.

– Очень мудро. И дальновидно.

– Приказов по-прежнему никаких, господин полковник, – в который раз повторял Форест.

– Да черт бы их всех разодрал! – неистовствовал Валлимир. – Ведь самое время идти в атаку! Дураку же понятно!

– Так точно, но… без приказа нельзя, господин.

– Да понимаю, дьявол побери! Сразу влепят нарушение устава. Но ведь сейчас самое что ни на есть время. И ведь этот дьявол генерал Миттерик мне же потом всыплет за то, что я не проявил инициативы!

– Очень может быть, господин полковник.

– Инициатива, да, Форест? Ини-циа-тива. И кто ее только, к чертям, придумал? Не иначе как для того, чтобы понижать человека в звании. Прямо карточная игра какая-то – правил не объясняют, а ставки делать велят.

И далее в том же духе.

Танни устало вздохнул и передал окуляр Желтку.

– А вы куда, капрал?

– Сдается мне, что никуда. Причем абсолютно.

Он угнездился в развилке корней дерева и накрылся дерюгой.

– Разбудишь, если что-то здесь начнет меняться.

Танни поскреб шею и надвинул шляпу на глаза.

– Каким-нибудь чудом.

Решающий аргумент

Самым неожиданным в этом столпотворении был шум. Финри и не представляла, что он может быть таким громким; громче она в жизни не слышала. Несколько десятков человек ревели и визжали во всю мощь, срывая голоса; крушилось дерево, бахали башмаки, звенел и лязгал металл. Все это усиливалось замкнутым пространством; отлетающими от стен колкими отзвуками боли, ярости, насилия. Если у преисподней есть звучание, то оно должно быть именно таким. Приказов никто не слышал, да это и неважно. Они теперь все равно бессмысленны.

Вот с треском распахнулись ставни еще на одном окне, рухнул служивший преградой сервант с золотой инкрустацией, придавив некстати попавшего под него лейтенанта. Из серванта брызнули по всему полу осколки парадного сервиза. В открывшийся квадрат, пронзительно-яркий, хлынули рваные черные силуэты, обретающие по мере проникновения в гостиницу жуткие детали: оскаленные рожи, перепачканные краской и грязью, искаженные яростью. Спутанные космы украшены костями, в ушах и носах серьги, грубо высеченные из дерева или отлитые из металла. Дикари потрясали зазубренными топорами и дубинами в железных шипах, вскрикивали и клекотали, рыскали выпученными в боевом безумии глазами.

Ализ снова взвизгнула. Финри же чувствовала холодную ясность. Даже странно. Наверное, бравада новичка. Или же до нее действительно начинало доходить, насколько бедственно их положение. И с каждой секундой все безнадежней. Взгляд Финри метался то в одну, то в другую сторону, вбирая в себя все, что только можно, как будто моргнуть – значило что-то упустить.

Посередине зала старый сержант схватился с седым дикарем. Оба удерживали друг друга за запястья, торчащее к потолку оружие у них в руках чутко подрагивало. Попеременно то сержант, то дикарь подволакивали друг друга на шаг-другой в ту или иную сторону, как в каком-нибудь пьяном танце, где партнеры не могут договориться, кто из них ведет. Рядом скрипач колошматил кого-то остатками инструмента – струны да щепки. Во дворике тяжело содрогались под ударами ворота. Вставленные вместо засовов балясины не выдерживали, и караульные в отчаянии совали вместо них алебарды.

Честно признаться, Финри жалела, что рядом нет Бремера дан Горста. По идее желать надо родного мужа, Гара, но, судя по всему, чести, достоинству и долгу здесь делать нечего. Грубая сила и осатанелость – это единственное, что сейчас нужно.

Вон пухлый капитан с царапиной на лице – по слухам, внебрачный сын кого-то важного – всадил меч в верзилу с ожерельем из костей, и оба сделались скользкими от крови. А вот обаятельный майор, смущавший ее в девичестве сальными шуточками, получил по затылку дубиной и засеменил вбок на потешно согнутых ногах, шаря рукой по пустым ножнам. Но ушел он недалеко и пал в луже крови от меча – обратный размах кого-то из офицеров, поняла Финри.

– Сверху! – пронзительно крикнул кто-то.

Дикари каким-то образом пробрались на галерею и сыпали оттуда стрелами. Совсем рядом рухнул на стол офицер. Из спины у него торчала стрела. Со звоном упал длинный меч. Финри схватила клинок и отпрянула к стене, воровато пряча его в юбках. Как будто бы кто-то среди всего этого мог пожаловаться на кражу.

Двери с грохотом распахнулись, и в зал вкатилась орда дикарей. Видимо, они успели захватить внутренний двор и перебить охрану. Военные, отчаянно защищающие окна, оборачивались с застывшими от ужаса лицами.

– Лорд-губернатор! – прокричал кто-то. – Защитите его…

Голос, хлюпнув, оборвался.

Схватка потеряла всякий порядок. Офицеры сражались за каждый дюйм, но неуклонно проигрывали: их постепенно, с угрюмым упорством загоняли в угол зала и срубали одного за другим. Финри отпихнули к стене, быть может, из какого-то бессмысленного благородства, а более вероятно, просто по ходу боя.

Рядом с ней стояла Ализ, бледная, взъерошенная, с приоткрытым ртом; с другого бока к ним жался лорд-губернатор Мид с видом едва ли более приличным. А впереди впритирку теснились спины тех немногих, что еще сражались в обреченной попытке уцелеть. Перед глазами маячил стальной наплечник караульного гвардейца, но вот гвардеец упал, и в образовавшуюся брешь нырнул дикарь с зазубренным мечом. Худой, космы песочного цвета, мочка уха проколота костяной иглой.

Мид поднял руку с сиплым вдохом, собираясь то ли что-то сказать, то ли вскричать, то ли взмолиться. Зазубренное лезвие ухнуло ему между шеей и ключицей. Мид сделал нетвердый шаг; глаза закатились. Язык непристойно высунулся, пальцы схватились за рваную рану, из-под них брызнула кровь, бурно оросив порванный аксельбант на расшитом золотом мундире. Мид упал плашмя, зацепив столик, с которого ворохом посыпались бумаги.

Ализ пронзительно завопила.

При виде поверженного тела Мида у Финри мелькнула безотчетная мысль, что это, должно быть, ее вина, что так ее месть направила судьба. Конечно, несоразмерность дикая. Можно было бы ограничиться и гораздо менее…

– Ай!

Кто-то схватил ее за руку и больно дернул. Она глядела в оскаленную морду с заточенными острыми зубами; рябая щека с синим отпечатком ладони и в красных пятнышках. Финри отпихнула дикаря, на что тот злобно клекотнул, и лишь тут вспомнила, что в руке у нее клинок, и не замедлила ткнуть негодяю в ребра. Тот прижал Финри к стене, рывком задрав ей голову. Финри сумела выдернуть клинок, уже скользкий, и с рычаньем всадила его снизу этой мрази в челюсть. Кожа на синей щеке вздулась от вогнанного острия. Дикарь попятился, хватаясь рукой за окровавленную рукоять под челюстью, а Финри, тяжело дыша, едва стояла, настолько тряслись у нее колени. Вдруг голову ей резко дернуло, а макушку и шею пронзила боль.

Финри взвизгнула. Все вокруг озарила яркая вспышка. В бок ударил пол, по которому, как на неописуемом балу, шаркали и топали всевозможные башмаки и босые ноги.

Горло Финри клещами сжимали пальцы, а в живот немилосердно давило чье-то колено. Дышать было нечем, и она изо всех сил впилась в чужую руку ногтями. В ушах гремел пульс, а вокруг все было таким ярким и призрачным, что почти не различалось.

И вдруг наступила тишина. Хватка на горле у Финри чуть ослабла, так что ей удалось сделать судорожный вдох. Она поперхнулась и закашлялась. Финри подумала, что оглохла, но тут до нее дошло, что это в зале повисла мертвая тишина. Всюду лежали трупы вперемешку со сломанной мебелью, битой посудой, разбросанными столовыми приборами, среди рваных бумаг и куч обвалившейся штукатурки. Негромко постанывали умирающие. В живых остались всего три офицера: первый нянчил окровавленную кисть, двое других сидели с поднятыми руками. У одного по лицу текли слезы. Дикари стояли над ними безмолвно, как статуи. И как будто в опасливом ожидании.

Из коридора послышался звук, кажется, шагов, но таких, что под ними с натужным скрипом прогибались половицы. Вот опять, не шаги, а шажищи. Финри, напрягая зрение, повела глазами в сторону дверного проема. Там показался человек. Под высоченной притолокой он невольно пригнулся, да так и остался полусогнутым, как будто под палубой мелкого суденышка, где о низкие стропила можно невзначай ушибить голову. Черные волосы с проседью липли к бугристому лбу, веником торчала смоляная борода, а громадные плечи покрывали ношеные меха. Картину разгрома этот великан оглядел с разочарованностью. Даже с досадой. Как будто шел по приглашению на чаепитие, а оно, оказывается, происходило на скотобойне.