«Дней минувших анекдоты...» - Иван Алиханов

Пока я совершал свои фотокорреспондентские подвиги, незаметно пролетели три аспирантских года, и из-за отсутствия штатов в Институте физической культуры в 1948-ом я поступил в Научно-исследовательский институт того же профиля на должность старшего научного сотрудника.

Институт был крошечный — занимал всего три комнаты. Одну разгородили на три части: кабинет директора, его зама и канцелярии с одной-единственной секретаршей-машинисткой, вторая комната была общая — для всех сотрудников, в третьей помещалась библиотека.

Всего сотрудников института, включая завхоза, было человек пятнадцать. С момента организации этого учреждения прошло более пятидесяти лет. Однако никаких научных трудов и рекомендаций, которые какой-нибудь тренер мог бы использовать для подготовки спортсменов или для развития массовой физкультуры, этот институт так и не дал, как, впрочем, и многие подобные научные учреждения. Не раз ставился вопрос о ликвидации института, но по закону Паркинсона Грузинский НИИФК продолжает функционировать, постепенно увеличивая штат.

Только недавно получившая независимость Грузия разогнала этих бездельников.

В послевоенные годы это учреждение было нечто вроде клуба, где мы беседовали, спорили, играли в шахматы, в пинг-понг, писали отчеты о «научной» деятельности. Впрочем, там мне удалось завершить свою диссертацию, которую мои ироничные друзья называли «Метание гранат из яра в гору». Для характеристики нашей научной деятельности приведу сочиненные мной стихи-дразнилки:

Выпив водочки в лесу,Слопав сыр и колбасу,Экспедиция засела за варенье.А швейцарский сыр сожравИ остаток сил собрав,Объявил Леван нам «Наступление!»[8]

В этой строфе отражена жгучая зависть сотрудников по поводу пайка, который получила «экспедиция» в то голодное время…

Над рекою виден грот,А над ним — в пещеру вход.Лестницу использовали смело…И приставив сей снаряд.Мы забрались все подрядИ немедля принялись за дело.«Вот идет за веком век,Но впервые человек, —Начал наш Леван повествованье, —Смог проникнуть в этот гротИ узреть сей мрачный сводВ результате смелого дерзанья!В эти грозные скалыЗалетали лишь орлы,Принося сюда змею, ящеру…»В этом духе говоря,Надо всеми воспаря,Наш Леван направился в пещеру…Первый шаг был роковой,Ибо он вступил ногойВ вещество, не принятое в речи.Тепловато и липко,И зловонное шибкоОказалось просто — человечье.Растерялся бы другой,Но Леван наш не такой,Применив здесь метод разложенья,Взяв мазок на вкус и цвет,Объявил анахорет:«Это куча — древнего сложенья».Как известно, эту вестьМог в газете всяк прочесть,За утайкой горького осадка —На открытие пещерГБЧ наш очень щедр,[9]И кредит исчерпан без остатка.

Впрочем, остатки безналичного кредита, которые висели на счетах нашего института, по статье «приобретение инвентаря», в конце каждого года лихорадочно тратились на всякую ерунду, поскольку спортивный инвентарь в магазинах тогда не продавался. Иначе на будущий год урезали бы бюджетные ассигнования. В результате этих декабрьских закупок и без того узкий коридор института был загроможден нераспакованными ящиками. И чего только в них не было. Здесь стояло даже гинекологическое кресло. На столе у директора был постоянно включенный в сеть катодный осциллограф с множеством тумблеров, при переключении которых на круглом экране можно было в разных масштабах наблюдать только синусоиду переменного тока.

Наш директор — Георгий Багратович Чикваидзе (я дал ему прозвище ГБЧ) был в прошлом известный спортсмен, рекордсмен мира в рывке штанги (впрочем, рекорд был установлен без соответствующих судей и еще в то время, когда наша страна не выходила на мировую спортивную арену). В молодости он был чрезвычайно деятельным человеком — с его именем было связано зарождение в Грузии французской борьбы, за что ему было присвоено звание «Заслуженного мастера спорта СССР». В начале свой чиновничьей карьеры он был назначен заместителем председателя республиканского комитета по делам физической культуры и спорта. Однако шли годы, и комсомольские вожаки, выходившие в тираж по возрасту, считали себя специалистами в спортивных делах (кто же в детстве не пинал ногами мячей?). Они-то и вышибли нашего ГБЧ из Спорткомитета, и таким образом он оказался в тихой заводи НИИФКа.

Откровенно говоря, у ГБЧ действительно не было навыка аппаратной работы. Он не умел нагло давать ценные указания, терял нужные бумажки, любил порассуждать на отвлеченные темы, был по-интеллигентски нерешителен. Одним словом, в Спорткомитете он был явно не на своем месте. Будучи разумным и справедливым человеком, ГБЧ понимал, что еще менее приспособлен он и к научной работе, а тем более к руководству ею. В связи с чем у него развился комплекс неполноценности, который изменил и внешний его облик. Человек маленького роста, он еще уменьшился, ужался и всем своим видом — конфигурацией головы, сморщенной шеей, маленькими глубоко запавшими глазами, вкупе с нерешительностью и боязливостью, стал походить на черепаху.

Однако все сотрудники относились к нашему директору доброжелательно и подбросили ему идею — на основании собственного спортивного опыта описать рывок штанги.

ГБЧ установил свой рекорд лет тридцать тому назад. Никакие «спортивные секреты» тридцатилетней давности никому не нужны. Даже «феноменальный» рекорд в троеборье богатыря Серго Амбарцумяна, установленный в 1936 году и равный 435 кг, через 20 лет был улучшен Жаботинским более чем на треть.

И вот главной научной разработкой всего института стала диссертация нашего директора под названием: «Мой метод рывка штанги».

Общими силами сотрудников и специально приглашенных ученых рывок штанги исследовался вдоль и поперек всевозможными методами: циклографическим, миографическим (электрическая активность мышц), осциллографическим, а также специально изготовленным прибором, при помощи которого записывалась траектория грифа штанги.

Этот примитивный аппарат, единственный из всех, принцип действия которого ГБЧ сумел взять в толк, поразил его воображение. Однако нашего бедного директора изводила мысль — как бы американские шпионы не скопировали эту конструкцию. Поэтому ГБЧ потребовал этот прибор закрыть специальным кожухом. Вся беда, однако, заключалась в том, что склеротичный мозг нашего шефа никак не мог отличить одну научную кривую от другой. Тем не менее раз в неделю машинистке передавалось три-четыре страницы нового предисловия к научному труду. Дальше дело не шло.