Дурень. Книга вторая. Позывной 'Калмык' - Андрей Готлибович Шопперт

Фьють. И нет почти трёх тысяч рублей. А всего в Питер брали восемь — все какие были отложены на выкуп имения из залога. Карету купили и отремонтировали, за жильё и дрова заплатили. Внесла Анька тысячу рублей на… в ресторан новый на паях с Палкиным. Всё, генуг гегенубер, нужно назад ехать, ещё и месяца в столице не прожили, а денежки заканчиваются.

Сашка сидел себе сиднем, сидел. И решился. Он сомневался нужно ли это делать. Сильно сомневался. И так вокруг них с Анькой странностей хватает. Но по зрелым, так сказать, размышлениям решил, что делать сию штуковину нужно, а то все эти хлопоты ни к чему не приведут. Не убьёт Пушкина Дантес, так убьёт Долгоруков или Долгорукий, не помнит точно Кох фамилии, и точно не помнит имени и отчества, а потому даже предпринять ничего не может. Читал, что, когда ссора Дантеса с Пушкиным начнёт утихать, появятся всякие подмётные письма. И потом, уже гораздо позже, окажется что письма эти писал какой-то Долгоруков или Долгорукий, ну не помнит Кох. И так, вроде бы, и не выяснили, а чего ему надо было? Зачем он это делал? Ну, одну из причин можно легко сыскать. Пушкин тот ещё засранец. Трахает всё, что шевелится, включая поломоек, ухлёстывает за замужними дамами. Стишки всякие пасквильные кропает. Хреновый человек, хоть и талантливый поэт. Спасать Александра Сергеевича нужно не от Дантеса, а от Пушкина. А это почти невозможно. Рано или поздно африканец нарвётся.

Можно ли перевоспитать человека? В тюрьме? В ссылке? Нет. Фильмы про то, как матёрый вор завязал, из СССР, ну типа «Джентльменов» или «Калины красной» — это фильмы. В жизни такого не бывает. Это Кох для себя так решил, возможно, есть примеры перевоспитания, но они подтверждают правило, как и всякие исключения.

Тем не менее, Сашка решил попробовать Пушкина перевоспитать. Была у него в голове одна чудовищная информация. И если даже она не заставит «наше всё» одуматься и стать человеком, то туда ему и дорога.

Сашка велел остановить Ваньке карету у самого начала Французской набережной. Дальше пошёл пешком. Нужно было собраться перед разговором с африканцем диким. Возможно, пропустил чего? Может, нужно беседу с конца начать… Ну, чего уж, перед экзаменом за десять минут весь учебник не выучишь. Кох чуть не прокололся, как-то находясь в командировке в Питере, он сходил на экскурсию в квартиру Пушкину на Мойке 12. Где умирал тот раненый. Думал, что там и сейчас живёт, не долго в принципе же осталось. И фиг вам. К Аньке приехала Софья Сергеевна, та самая злобная старушенция в чепчике — княгиня Мещерская, посмотреть, так сказать, на купчиху и подготовить её к награждению. Сашка сидел в другой комнате и читал книгу на немецком, чтобы язык вспомнить, и тут фамилия Пушкин промелькнула в разговоре дам. Сашка подошёл к двери, вдруг чего интересное. И оказалось, что вовремя. Княгиня сравнивала их квартиру с квартирой поэта на Французской набережной в доме офицера лейб-гвардии Гусарского полка Баташова. Там Пушкин снимал квартиру пополам со свояченицами — сестрами Гончаровыми и аренда всего второго этажа обходилась им 6000 рублей ассигнациями в год.

Дом был почти такой же, как тот, в котором сняли комнаты они с Анькой. Сашка взошёл на одну ступеньку крыльца и звякнул в колокольчик. Долго никто не открывал, Кох уже потянулся за шнурком вторично, как дверь со скрипом отворилась. Прямо перекособочило всего Сашку от скрипа этого, в голове помутилось. Вернулись все прежние болячки. Вспомнился скрип двери в комнату грузинского князя, точнее его мнимый сестры.

— Чего надо? — на Сашку смотрел сквозь пелену тумана бородатый неказистым мужичонка.

— П… п…

— Не подаем…

— Ссука. Позови господина Пушкина, — с трудом собрался Сашка.

— А ты кто таков? — огладил козлиную бородку мужичок.

— Скажи Александру Сергеевичу, что его желает видеть дархан Дондук. И держи рубль, выпьешь за его здоровье, — а чего, рубль точно заставит этого товарища подсуетиться, а Сашку беднее не сделает. Куда уж беднее.

Прискакал посланец быстро назад.

— Приказано принять, проходьте, господин дархан Дондук…

— Ты, братец, тупой или глухой? Я сказал на чистом русском языке, чтобы ты позвал сюда господина Пушкина. Что не ясно? Не надо меня принимать. И проходить мне не надо. Мне Александра Сергеевича вот здесь видеть надо. Ты уж не подведи на этот раз.

Солнце появилось в халате и турецкой феской на голове. Бакенбарды торчком, под глазами круги. И рожа похмельная.

— Господин дархан Дондук? — надо понимать это на светлом челе Солнца было вопросительно снисходительное выражение.

— Александр Сергеевич. Нам нужно поговорить. И обязательно не в вашем доме. Потом поймёте почему. И не в ресторации какой. Тоже потом поймёте. Вот прогуляемся по улице туда-сюда и поговорим. Жду вас здесь. Одевайтесь. Прелестная погодка сегодня. Солнце. Как там у одного поэта: 'Мороз и солнце; день чудесный!

Еще ты дремлешь, друг прелестный —

Пора, Сергеич, пробудись…

Пушкин хмыкнул, открыл было рот для отповеди и вдруг глаза выпучил.

— Дондук? А почему?..

— Господин Пушкин. Вы стали свидетелем чуда. Косноязыкий калмык заговорил на великом и могучем. Все ответы здесь. Выходите. Разговор может быть долгий и очень неприятный. Жду.

Событие семидесятое

… Единственный способ предсказать будущее с какой бы то ни было точностью — это когда на него смотришь сквозь довольно мрачные очки.

Иосиф Александрович Бродский

Пушкин выскочил из дома и чуть не бегом устремился через улицу, едва под лошадь не попав. Прямо как Остап Бендер. Всё же разминулись, и лошадь отделалась не только лёгким испугом, но и ударом кнутом по заднице. Был Александр Сергеевич в пальто таком с накидкой что ли и при цилиндре. Вот ведь наглы, заставили весь мир такую хрень носить. Неудобно, некрасиво. Зачем? Холодно зимой.

— Так что это за маскарад, господин Дондук? — гневом пышет, раскраснелся пиит.

— Давайте представлюсь, так удобнее будет разговаривать, и пойдёмте, да хоть вон в ту сторону, — Сашка наугад махнул рукой, — Чего стоять и внимание к себе привлекать.

— Хорошо, — из ноздрей пар валит.

— Меня зовут князь Александр Сергеевич Болоховский. Полный ваш тёзка. Почему в таком виде? Скажу, но пообещайте, что имени моего не назовёте никому и молчать об этом разговоре будете. Потом сами поймёте почему.

— Обещаю! — выпалил поэт, — Говорите уж, князь.

— Скрываюсь я потому,